НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ «КОМАНДА ПРОТИВ ПЫТОК» ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА «КОМАНДА ПРОТИВ ПЫТОК» | 18+
дозволенное - недозволенное
исследование государственного насилия в России и общественных представлений о нем
от Команды против пыток – вместо предисловия
Наши юристы работают с пострадавшими от силового насилия уже без малого четверть века. И эта дистанция измеряется не годами, а сотнями человеческих историй. Порой их героям удавалось стойко пережить насилие и конвертировать свой опыт в задел на новую жизнь, нередко более счастливую, чем до соприкосновения с жестокостью. Но всё же чаще мы вспоминаем обратные примеры. Примеры, когда страх, беспомощность и разочарование – типичные спутники тех, кто принудительно оказался в позиции слабого, – необратимо надламывали и разрушали людей. Они теряли семьи, здоровье, работу, стабильность и весь нематериальный капитал, накопленный до столкновения с пыткой. А порой и жизнь. Невозможно в точности предугадать, кто пострадает следующим и хватит ли у него сил на восстановление. Двадцать три года работы наших юристов показывают, что у оказавшихся в ситуации насилия нет единого портрета и одинаковых обстоятельств. Последствия травмы не всегда предсказуемы, а попытка их устранения – это зачастую игра с непредсказуемым концом. Опыт Команды против пыток и различные исследования подтверждают, — что пытки, насилие и произвол в масштабе всей России – это аномалия, экстремальные проявления самых болезненных недостатков нашей правоохранительной системы, неудачным образом сливающихся однажды воедино. Пытают далеко не всех и не везде, но когда пытка случается, то мы считаем, что молчать о ней столь же преступно, сколь и совершать её. Нужно обличать виновных, порицать произошедшее и – самое главное и сложное – помогать пострадавшим вернуться в общество, чтобы жить полной жизнью и не распространять насилие дальше. Одна из целей работы правозащитников – сделать неприемлемой саму мысль о допустимости любых форм унижений – будь они физическими или психологическими – можно сделать неприемлемой. Любой успешный путь начинается с рефлексии. Исследование ниже в очередной раз подсвечивает проблематику насилия с позиции тех, кто в него вовлечён. И речь не только о переживших и применявших пытки, но и о тех, кто находится словно на периферии произвола – друзьях, родственниках, правозащитниках и даже простых обывателях. Этот текст помогает понять, где находится точка входа в насилие, какие взаимодействия возможны внутри него и как люди борются за свои права и достоинство. Для нас важно, что данное исследование показывает примеры того, как о насилии говорят, как его понимают, и почему это важно. Мы выражаем благодарность авторам исследования – независимым социологам, которые по нашей просьбе включились в этот разговор. Этот текст, как любое отдельное исследование, не может стать истиной в последней инстанции; кроме того, он не предлагает строгих определений для пытки и насилия. Не все его тезисы и выводы легки для восприятия. В некоторых моментах он оставляет пространство для несогласия, спора или самостоятельного осмысления. Материал рассчитан на тех, кто хочет и готов вовлекаться в дискуссию о насилии, его формах, предпосылках и последствиях. Он может шокировать примерами и сюжетами, к этому нужно быть готовыми. Однако главная его ценность для Команды против пыток и вовсе не в описаниях, обобщениях и категоризациях. Он ценен нам тем, что в нём людские истории, зачастую остающиеся за пределами материалов уголовных дел, обретают лица. Лица, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не должны были столкнуться с насилием.
авторы:
Мария Бунина, Мария Василевская, Дарья Рудь, Анна Мария Филиппова, Юрий Шубин, Дарья Ш.
Иллюстрации Аси Киселёвой
Визуализация Любови Захаровой
благодарности:
Людям, пережившим недозволенное обращение со стороны государства, которые доверили нам свои истории.
«Команде против пыток» за помощь с поиском респондентов, юридические консультации и конструктивную критику.
Координаторам и волонтерам за помощь с расшифровками интервью: А. Аминову А. Краевой Айя Ямалутдиновой Александру Д. Алине Щукиной Алисе Донниковой Анастасии Анастасии Вышневецкой Анастасии Г. Анастасии Коробковой Анастасии Куршевой Анастасии Максимовой Анастасии Неклюдовой Анастасии Николаевой Анастасии Рыбниковой Анастасии С. Анне Вдовиной Анне Никитиной Ане К. Ане Щетниковой Ассе Бисмют Асе С. Варваре Даниловой Варваре Дикой Васе Еленкину Веронике Каменцевой Войовнича Вербе Д. А. Кондратьевой Дарии Максимовой Дарье Ивченко Диане Гулиной Дэри В. Евгению Петрову Евгении Ефимовой Екатерине Лесных Екатерине Пахомовой Елене Овчинниковой Елизавете Вергель Елизавете Гавриловой Ивану Ивану Иванову Карине С. Кате Логиновой Кристине Савельевой Ксении Спиридоновой Лизе Смирновой Лиле Лине Челышевой Маргарите Тащиан Марине Алиевой Марине Гагариной Марии Беккер Михаилу Ат_ву Насте Рыбниковой Наталье Царюновой Наташе Рекичинской Нине Тимаковой Ольге Лариной Ольге Софт Оле Зима Полине Щеблановой Светлане Федоровой Софии Крыловой Т. Усевич Табуретке Татьяне М. Татьяне Шохман Ульяне Эдите С. Юле Антроповой Юле Тихоновой Яне Anastasiia Kooklin Elmatava Liuba Samylova И еще 32 волонтерам, пожелавшим остаться анонимными.
Экспертам и активистам, которые согласились побеседовать с нами и делились контактами: Петру Хромову; Альбине Мударисовой; Адаму Торосяну; Георгию Иванову; Леониду Агафонову; Анне Коцаревой; Светлане Яблонской; Наталье Верховой; Сергею Шунину; Алексею Федярову; Дмитрию Чичерину; Марине Литвинович; Роману Веретенникову; Сергею Романову; Илья Платонову; Анне Богатыревой; Федору Богатыреву. И еще 11 экспертам, пожелавшим остаться анонимными.
как читать этот текст:
Перед вами текст исследования, проведенного летом 2022 г. Впереди несколько десятков страниц. Кратко представим основные части.
Во введении мы говорили о том, что мы понимаем под государственным насилием, и рассматриваем мировой и российский контекст, в котором оно происходит. Здесь же мы рассказывали об использованных методах исследования, о данных, на основании которых мы делали выводы, и о том, как именно мы их анализировали.
Основная часть – «Результаты исследования» – поделена на пять глав. Все главы содержат анализ, цитаты из проведенных интервью и материалы, полученные в ходе онлайн-наблюдений. В тексте также представлен «сквозной сюжет» – рассказ Платона, одного из наших собеседников, пережившего опыт пыток. Отрывки его истории, выделенные во врезки, иллюстрируют различные аспекты, которые рассматриваются в той или иной главе. Здесь и далее используются не реальные имена собеседников, а псевдонимы.
Первая глава – «Путь человека в правоохранительной системе» – рассказывает о том, какие обстоятельства обычно приводят к ситуации, когда к человеку применяют насилие и пытки, и как он с ними справляется.
В этой главе мы рассказываем, на каких этапах контакта с правоохранительной системой и по каким поводам применяются насилие и пытки и что может происходить с человеком в эти моменты. Здесь же мы приводим анализ личных характеристик, повышающих риск того, что к человеку будет применено насилие со стороны правоохранительной системы. К таким характеристикам – мы называем их уязвимостями – относится возраст, национальность, предыдущий опыт столкновения с полицией и многое другое. Также мы выделяем особые жизненные ситуации («невидимые проблемы»), которые делают взаимодействие с правоохранительной системой особенно тяжелым.
Вторая глава – «Соседи по тотальному институту» – рассказывает о том, каким образом правоохранители и те, кто оказался под их контролем, сосуществуют в одном пространстве, здесь мы опираемся на понятие тотального института, то есть закрытой от взаимодействия с внешним миром организации с четким распределением ролей и распорядком. Мы показываем, как эта общая рамка, разграничивая роли надзирателей (правоохранителей) и поднадзорных (заключенных, иногда также задержанных), формирует взаимодействие между теми, кто проживает внутри нее, и к чему это приводит на практике. Тотальный институт и его суровые условия становятся общими и для правоохранителей, и для заключенных, оставляя свой след – нередко навсегда – на тех, и на других. Мы демонстрируем, что шансы быть вовлеченным в функционирование тотального института правоохранительной системы в России в любой роли выше у людей сравнительно низкого социально-экономического статуса, а потому культура материальной нехватки, усиливающаяся в стенах такого учреждения, является не только источником проблем, но и возможной основой для взаимодействия, взаимопонимания. Общие условия и схожие черты делают правоохранителей и лишенных свободы не только оппонентами, но и соседями по застенку, внося дополнительные смыслы в их отношения.
В третьей главе, «Агентность», описано, что помогает, а что мешает действовать человеку, столкнувшемуся с правоохранительной системой. Для этого мы пользуемся понятием агентности, которое определяем как возможность и готовность человека активно участвовать в своей судьбе. В рамках данного исследования мы считаем, что как источники агентности, так и препятствия к ее возникновению у человека могут быть как внутренними, так и внешними. В частности, мы рассматриваем, как меняется агентность в зависимости от финансового положения и наличия сетей поддержки, как работают обращение за помощью, вера в свою невиновность, угрозы, бюрократические проволочки, последствия «маршрутизации» человека в менее и более благоприятную среду внутри пенитенциарной системы и другие факторы.
В четвертой главе, «Продолжение следует», описаны последствия государственного насилия. Мы показываем, как текущее состояние российской правоохранительной системы усиливает неравенство, существующее в обществе. Когда человек проходит через правоохранительную систему и тем более получает опыт государственного насилия, все, соприкасающееся с ним, слабеет: ухудшаются его здоровье и материальное положение, страдают его близкие и защитники. Меняются представления о себе и моральных ориентирах у всех непосредственных и опосредованных участников ситуации насилия и пыток, включая наблюдателей. Здесь закладывается спираль вовлечения в насилие, поскольку уязвимости (описанные в первой главе) усиливаются и повышают шанс повторения.
Последняя глава, которая называется «Дозволенное и недозволенное: как об этом говорят», описывает спектр представлений людей о насилии и пытках, отношение к ним, а также аргументы о справедливости или несправедливости происходящего. Мы выделяем несколько систем аргументов, которые встречаются в высказываниях, оправдывающих или осуждающих насилие. Например, одна из таких систем – «мир психического здоровья» – объясняет поступки правоохранителей и задержанных недостатком контроля и самообладания. Другой пример – «мир легализма», который для вынесения суждений о справедливости насилия обращается к существующим законам. Иллюстрируя различие этих миров, мы показываем, что зона наибольшего согласия сегодня – патриархальный мир, апеллирующий к необходимости обеспечить безопасность гражданам. В завершении мы фиксируем запрос на реальное применение аргументов из области этики, межчеловеческого общения на равных в ситуации столкновения с насилием и выработки суждения о нем.
В Приложении можно ознакомиться с «технической» частью – программой, гайдами интервью и другими подробностями исследовательской составляющей проекта.
список сокращений:
. ГИБДД – Государственная инспекция безопасности дорожного движения Министерства внутренних дел Российской Федерации, ранее ГАИ (госавтоинспекция). структурное подразделение центрального аппарата Министерства внутренних дел Российской Федерации. ВВК – военно-врачебная комиссия; медицинская экспертиза, обязательная к прохождению, в частности, сотрудниками различных силовых государственных ведомств. ДСП – гриф «для служебного пользования»; категория, используемая в госорганах для документов, предназначенных для ознакомления только ограниченным кругом лиц. ЕПКТ – единое помещение камерного типа; наиболее строгая изоляция злостных нарушителей установленного порядка отбывания наказания от других категорий осуждённых. ЕСПЧ – Европейский суд по правам человека; международный судебный орган, юрисдикция которого распространяется на все государства — члены Совета Европы, ратифицировавшие Европейскую конвенцию о защите прав человека и основных свобод, включающий все вопросы, относящиеся к толкованию и применению конвенции, включая межгосударственные дела и жалобы отдельных лиц. ИВС – изолятор временного содержания, ранее КПЗ (камера предварительного заключения). Место заключения при отделении внутренних дел. ИК – исправительная колония; вид исправительных учреждений для содержания совершеннолетних граждан, осуждённых к лишению свободы. В России существуют ИК с различными режимами содержания: колонии-поселения, колонии общего, строгого и особого режима. МВД – министерство внутренних дел Российской Федерации. Включает в себя полицию, управление по контролю за оборотом наркотиков, управление по вопросам миграции и др. МРТ – магнитно-резонансная томография; здесь – вид медицинского обследования. ОВД, РОВД – (районный) отдел внутренних дел. ОМОН – отряды мобильные особого назначения Федеральной службы войск национальной гвардии Российской Федерации; специальные подразделения, привлекаемые для решения задач обеспечения общественного порядка и общественной безопасности, в том числе на массовых акциях и мероприятиях, а также в «горячих точках» на территории России и в предотвращении массовых беспорядков. ООН – Организация Объединенных Наций. Создана для поддержания и укрепления международного мира и безопасности, а также развития сотрудничества между государствами. ОНК – общественная наблюдательная комиссия по защите прав человека в местах принудительного содержания. Члены ОНК посещают участки, тюрьмы, колонии, психбольницы, оценивают условия содержания и следят за соблюдением прав задержанных и заключенных. Росгвардия – Федеральная служба войск национальной гвардии Российской Федерации. В число задач Росгвардии входит участие в охране общественного порядка, обеспечении общественной безопасности, участие в борьбе с терроризмом и экстремизмом и проч. СИЗО – следственный изолятор; место содержания под стражей лиц, находящихся под следствием, судом, осужденных и ожидающих этапирования, а также ожидающих экстрадиции. Находится в подчинении ФСИН. УДО – условно-досрочное освобождение от отбывания наказания; прекращение исполнения уголовного наказания, связанное с достижением его целей, до отбытия назначенного осуждённому срока наказания, с установлением для освобождаемого лица испытательного срока, в течение которого оно должно доказать своё исправление. УКОН – управление МВД по контролю за оборотом наркотиков. УГРО – уголовный розыск; специальная оперативная служба полиции, в задачу которой входит предупреждение, пресечение, раскрытие готовящихся либо совершённых преступлений общеуголовной направленности, розыск лиц, скрывшихся от следствия и суда, и без вести пропавших граждан. УК (РФ) – уголовный кодекс (Российской Федерации); основной источник уголовного права и единственный нормативный акт, устанавливающий преступность и наказуемость деяний на территории Российской Федерации. УПК (РФ) – уголовно-процессуальный кодекс (Российской Федерации); основной источник уголовно-процессуального права, устанавливающий и регулирующий основные общественные отношения в области уголовного судопроизводства на территории Российской Федерации. УФСИН – управление Федеральной службой исполнения наказаний Российской Федерации по субъекту. ФСБ – Федеральная служба безопасности Российской Федерации; решает задачи в области обеспечения безопасности Российской Федерации, борьбы с терроризмом и проч. Наделена правом ведения предварительного следствия и дознания, оперативно-разыскной и разведывательной деятельности. ФСИН – Федеральная служба исполнения наказаний Российской Федерации. ШИЗО – штрафной изолятор; отделение исправительного учреждения, где расположены камеры для нарушителей режима содержания, предполагающее существенное поражение в правах (например, запрет на свидания и телефонные разговоры, запрет хранения личных вещей и т.п.).
Введение
О государственном насилии
Можно сказать, что представления о допустимости насилия в обществе постепенно меняются, и посягательство на другого человека все чаще воспринимается как неприемлемое. Так, во многих странах можно наблюдать существенное снижение числа убийств за последние 30 лет.(1) Государственного насилия (то есть насилия, которое осуществляют правоохранители, в том числе через посредников, или которое связанно с условиями задержания и заключения) этот тренд на гуманизацию тоже касается. Власти ряда стран давно отказались от казней на городских площадях и перенесли исполнение наказаний в специальные учреждения. Государственная борьба с преступностью сместила акцент с необходимости внушать ужас перед жестоким телесным наказанием на идею неотвратимости ответственности, и к концу XX в. передовые мыслители считали, что в государственном насилии – по крайней мере, в телесном наказании – исчезла нужда (2).
Тем не менее данные показывают, что сегодня государства продолжают применять пытки. К примеру, по данным Amnesty International, такая проблема существует в большинстве стран – членов ООН, подписавших Конвенцию против пыток. Оказывается, что пытка – это не пережиток средневековья, она существует до сих пор. Современным развитым государствам не чужды пытки, они используют их не случайно, а систематически, причем каждое вырабатывает собственный инструментарий (3).
Сегодня новый виток публичной дискуссии о границах дозволенного в применении силы государством можно наблюдать во многих обществах. Применение силы к «маргиналам» – бунтующим, врагам, террористам, то есть отдаленным от нас «другим» – вызывает неоднозначные реакции и активные обсуждения. Так, в США тема пыток актуализировалась в связи с атакой 11 сентября 2001 г. и последовавшими за ней мерами (4), а до этого дискуссии возникали, например, в моменты окончания колониальных режимов в середине ХХ в (5).
В России дискуссия о проблемах государственного насилия и пыток тоже набирает обороты в общественном поле. Например, значительным новостным поводом для разговора послужила публикация в 2021 г. фото- и видеоматериалов о пытках в системе Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН) Согласно опросу Левада-центра, 25% россиян попадали в конфликтные ситуации с сотрудниками полиции, 10% сталкивались с пытками. Интерес к теме полиции и ФСИН также растет (6).
До определенной степени российские власти реагируют на этот интерес. Так, прокуроры признают многие из вскрывающихся случаев пыток реальными и указывают на их массовость Кроме того, в 2022 г., был принят законопроект об ужесточении наказания за пытки, совершенные представителями власти (хотя эксперты подвергают этот законопроект критике). В то же время трудно сказать, что проблема решается, по крайней мере, на системном уровне. К примеру, голоса людей, столкнувшихся с государственным насилием, и тех, кто готов обсуждать эту тему, слышны редко. Доступ ко многим СМИ, освещающим ситуацию в полиции и во ФСИН, затруднен (7). На побывавших в тюрьме, подвергшихся насилию и пыткам, нередко смотрят с подозрением: «нет дыма без огня». Соответственно, их опыт – тоже не вполне адекватный для внешних наблюдателей источник: он носит на себе клеймо недоверия. В результате дискуссия о пытках в России оказывается фрагментированной, а потому менее эффективна как инструмент борьбы с ними.
Может показаться, что насилие и пытки в полиции и во ФСИН – это проблема исключительно правонарушителей, а также специалистов, которые занимаются непосредственно защитой пострадавших от силового произвола. Однако известно, что ситуации, связанные с любыми формами насилия, накладывают серьезный отпечаток не только непосредственно на пострадавшего, но и на его близких. Если мы говорим про насилие со стороны государства, то круг тех, кто прямо или косвенно страдает от пыток, расширяется до всех граждан (8).
1
1 Global Burden of Disease Collaborative Network. Global Burden of Disease Study 2019 (GBD 2019) Results. Seattle, United States: Institute for Health Metrics and Evaluation (IHME), 2021.
2 Фуко, М. (2013). Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. Ad Marginem.
3 Rejali, D. (2009). Torture and Democracy. Princeton: Princeton University Press.
4 Lisa Hajjar. Torture: A Sociology of Violence and Human Rights. Routledge, 2013
5 Brian Crozier, Torture: Cancer of Democracy. France and Algeria 1954–62, International Affairs, Volume 39, Issue 4, October 1963, Page 598, https://doi.org/10.2307/2609237;
Ruth Blakeley, Sam Raphael, Accountability, denial and the future-proofing of British torture, International Affairs, Volume 96, Issue 3, May 2020, Pages 691–709, https://doi.org/10.1093/ia/iiaa017
6 Например, по данным Google trends, с 2007 г. уверенно растет (по сравнению с нейтральными темами) число поисковых запросов «полиция»
7 Такие ресурсы как, например, «Медиазона», «ОВД-Инфо», «Мемориал» (все три внесены в перечень иностранных агентов, «Мемориал» также ликвидирован решением Верховного суда) и др.
8 Maček, I. (Ed.). (2014). Engaging Violence: Trauma, memory and representation (1st ed.). Routledge. https://doi.org/10.4324/9780203490778
Представления о насилии в России
Исследования показывают несколько повышенную готовность россиян, в сравнении с жителями других стран (включая, например, бывшие страны советского блока), оправдывать насилие – особенно в тех случаях, когда насилие осуществляют люди, обладающие властью (государственная власть над населением, мужа над женой, родителей над детьми и т.п.) (9). Почему мы позволяем больше? Исследовательница наказаний и пенитенциарной системы в России и СССР Джудит Пэллот предлагает (10) в качестве одной из причин низкой чувствительности россиян к насилию со стороны представителей закона рассматривать коллективные убеждения, представления и идеи, укорененные в истории и культуре страны, например, это могут быть идеи внешнего врага, культа силы, негативное отношение к заключенным в целом и т.п. К таким убеждениям часто апеллируют политики и СМИ, поддерживая тем самым их популярность. (11)
Популярность таких идей позволяет предположить, что в России насилие со стороны представителей власти по отношению к гражданам до какой-то степени воспринимается как норма. Нормативность государственного насилия делает его устойчивым к большинству тех инструментов, которыми обладает гражданское общество: публичная дискуссия не приводит к изменениям, а за работой гражданских контролирующих институтов и частных инициатив («Русь сидящая», «Команда против пыток» и др.) следит относительно небольшое число людей.
В то же время верно и обратное. Причина, по которой эти коллективные убеждения столь влиятельны, может также заключаться в их постоянном применении на практике. На основании выводов этого исследования авторы делают вывод, что рутинное насилие со стороны государства в отношении своих граждан вызывает массовый страх перед государством. Если постоянные насилие и страх исчезнут, то и эти кажущиеся сегодня непоколебимыми представления могут измениться. Эмиль Дюркгейм (12) в начале XX в. сформулировал следующий принцип: верования и представления людей служат основанием действий в повседневной жизни, но если повседневная жизнь меняется, то верования и священные идеи тоже меняются. Если перевести эту мысль на язык разговора о пытках, получится, что когда насилие перестанет быть частью повседневности правоохранительных органов, которые являются важным элементом государства и политического режима, тогда большие идеи, стоящие за этим насилием, могут превратиться в пустые слова.
Таким образом, для того чтобы эффективно бороться против пыток, оказывается важным выяснить, что именно делает пытки частью повседневной жизни, и искать точки сопротивления такой рутинизации.
9 https://www.worldvaluessurvey.org/WVSOnline.jsp Переменная «Justyfiable: political violence».
10 Пэллот Дж. ГУЛАГ как горнило российской пенитенциарной системы ХХI века // Феномен ГУЛАГа: интерпретации, сравнения, исторический контекст. Под ред. М. Дэвида-Фокса. СПб.: Academic Studies Press / БиблиоРоссика, 2020.
11 Иллюстрацией этого верования может служить один из множества анекдотов, рассказанных президентом России Владимиром Путиным: «Есть довольно современная шутка. К бывшему офицеру приходит сын, он сына спрашивает: "Тут кортик был, где он?" Тот отвечает: "Не ругайся, я поменял его на часы у мальчика с соседнего двора". "Покажи часы, да, хорошие. А если завтра придут бандиты к нам, убьют меня, мать, братьев твоих, сестру изнасилуют. А ты им что скажешь? Добрый вечер, московское время 12 часов 30 минут?" ссылка: https://lenta.ru/news/2017/12/14/anekdot/ (дата обращения 01.09.2022)
12 Социолог, сыгравший центральную роль в зарождении социологии как научной дисциплины, автор таких работ, как «Правила социологического метода» (1895), «Самоубийство» (1897) и «Элементарные формы религиозной жизни» (1912)
Что и зачем мы делали
С целью выявить механизмы рутинизации государственного насилия и способы борьбы с ним, мы попытались понять, как ситуация насилия выглядит в представлении людей. Для этого мы реконструировали содержание практик дозволенного и недозволенного отношения в представлении различных акторов, определили основания этих представлений, а также логики и способы рассуждения о пытках, насилии и недопустимом обращении. В этом смысле нам были особенно интересны системы аргументов, апеллирующие к морали, которыми пользуются люди, когда рассуждают о допустимых и недопустимых способах обращения с задержанными и заключенными. Являются ли они универсальными, или зависят от социальных характеристик задержанных и заключенных, от их взглядов, убеждений и действий?
При выборе собеседников мы руководствовались их близостью к ситуации государственного насилия. Кого мы видим внутри и вокруг такой ситуации? Во-первых, самого пострадавшего, столкнувшегося с системой, на которого направлено насилие и который не может свободно покинуть место задержания, заключения или отбывания наказания. Во-вторых, правоохранителя – сотрудника МВД РФ или ФСИН, который применяет психологическое воздействие или физическую силу. Чуть дальше от ядра насилия находятся непосредственные свидетели эпизода, а также, если пострадавший обратился за помощью, медик, адвокат, правозащитник, члены общественных наблюдательных комиссий (ОНК). Примерно на той же ступени по удаленности от эпизода насилия находятся близкие и «группа поддержки» пострадавшего, которые могут не иметь прямого контакта с ситуацией, но вовлекаться эмоционально, тратить временной и другие ресурсы на помощь пострадавшему так, что их жизнь в итоге меняется. Еще чуть дальше находятся люди, так или иначе информированные об эпизоде насилия, но не имеющие с ним прямой связи. Сюда можно отнести знакомых, коллег, земляков, тех, кто более активно вовлечен в ситуацию, бюрократических служащих, работающих с делом, журналистов, исследователей. Наконец, максимально удаленной от эпизода насилия оказывается «широкая общественность» – люди, которые узнают о произошедшем из СМИ (или не узнают вовсе), для которых произошедшее оказывается как бы «на периферии» информационного поля.
Для того чтобы проанализировать спектр существующих в обществе представлений о дозволенном и недозволенном обращении, в рамках данного исследования мы определяем государственное насилие максимально широко. В это определение могут входить как пытки в определении ООН, так и «просто» меры дисциплины (13). Ключевой для нас момент – соприкосновение человека с правоохранительной системой, которое само по себе может привести к насилию и пыткам. В связи с этим под государственным насилием мы понимаем любое проявление насилия – психологического или физического – правоохранителей по отношению к гражданам, будь то истязание, жестокое избиение или излишне долгое ожидание в отделении.
13 Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. Ад Маргинем, 2018
I'm a paragraph. Click here to add your own text and edit me. It's easy.
Вопросы, на которые мы искали ответы
-
Каково это – оказаться в задержании или в заключении в России? Какую роль в этом опыте занимает переживание пыток, насилия и жестокого обращения?
-
Как описывают ситуации пыток и насилия участники этих ситуаций?
-
Какую роль играют насилие и пытки в том, как устроена правоохранительная система и система исполнения наказания в России?
-
Как работают агенты защиты и помощи пострадавшим от пыток?
-
Где проходит граница между приемлемым и неприемлемым? Как люди обосновывают свое мнение, когда говорят об этом, и с чем это связано?
-
Какие последствия может иметь опыт переживания пыток для пострадавшего и опыт их применения для правоохранителей?
Как мы это делали
В этой секции кратко изложена методология, с помощью которой проведено наше исследование. Мы начинаем с обоснования выбора интервью и фокус-групповых дискуссий в качестве основного инструмента сбора данных. Затем мы объясняем логику и принципы отбора данных (sampling) и отмечаем другие важные методологические решения. Далее мы описываем процесс получения доступа к полю, а также технику анализа собранных данных. В конце обсуждается этика полевой работы.
О понимающей социологии как основном методе
Для того чтобы ответить на вопрос о сути представлений о допустимом и недопустимом обращении с задержанными и заключенными, мы использовали методы понимающей социологии.
Обычно под социологией понимают проведение и статистический анализ опросов. Однако для поиска ответов на наши вопросы такой метод не предоставил бы нам описаний того, как действуют разные стороны насилия, и объяснений, почему пытки в России все еще применяются. Во-первых, опыт переживания насилия и пыток сложен и индивидуален – нет простой анкеты, по ответам на которую можно было бы описать подобный опыт во всех его событийных, материальных и эмоциональных составляющих. Во-вторых, анкетирование («как вы относитесь к пыткам?») подразумевает заранее известные исследователям варианты ответов, а в нашем случае не только неизвестно, какие точки зрения относительно применения пыток существуют, но и неясно, что представляют разные люди, когда слышат слово «пытка». Наконец, большинство людей не слишком часто размышляют о пытках, поэтому, если бы мы проводили опрос, многие предпочли бы ответить на вопрос о пытках «не знаю», но это не значит, что у них нет мнения на данный счет.
Понимающий подход к сбору и интерпретации данных – интервью, текстов медиа и обсуждений в соцсетях – позволяет ухватить собственные представления людей о допустимом и недопустимом, а также основы формирования этих представлений. Важно отметить, что этот подход не включает в себя количественного измерения распространенности тех или иных представлений в обществе. Тем не менее, поскольку представления каждого человека о каком-либо вопросе не существуют в вакууме, а основаны на его жизненном опыте и зависят от социального окружения и потребляемой информации, понимающая социология дает возможность пролить свет на то, как эти представления выглядят и соотносятся друг с другом в обществе в целом – не за счет количества, но за счет глубины собираемых данных.
Основным инструментом понимающей социологии является глубинное интервью (14), которое представляет собой продолжительный разговор, в нашем случае – с непосредственными участниками ситуаций применения пыток или тех, кто находится близко к пыткам в связи со своей работой (как с задержанными и заключенными и их близкими, так и с сотрудниками, и другими специалистами в этой сфере). Интервью дало нам возможность понять то, как одни и те же ситуации проживаются и воспринимаются различными участниками (заключенными и задержанными, сотрудниками правоохранительных органов). При этом понимающий подход позволил нам проанализировать события с точки зрения того, какое значение и интерпретации им придают сами участники ситуаций. Вопросы к такому интервью готовятся исследователями заранее, но сама беседа проходит естественно – у собеседников есть возможность установить доверие и человеческий контакт, подробнее остановиться на более интересной теме, отойти в сторону, пропустить ненужные вопросы.
14 Vagle, Mark D. (2014) Crafting Phenomenological Research. Walnut Creek, CA: Left Coast Press.
Фокус-группы с так называемыми обывателями, то есть с людьми, которые прежде лично не сталкивались с пытками, – это групповые дискуссии ранее незнакомых между собой людей. С помощью фокус-групп мы собирали обыденные восприятия, то есть представления людей, потенциально далеких (15) от ситуаций насилия в отделениях полиции и местах отбывания наказания. Взаимодействуя, участники выражают свои идеи и сравнивают их с точками зрения других участников, в результате чего возможно производство новых идей (16). Таким образом, в ходе групповой дискуссии появляются интересующие нас данные. Следуя логике столкновения людей с разным опытом в рамках общей дискуссии, мы также провели одну фокус-групповую дискуссию с юристами и правозащитниками, которые, несмотря на схожие специальности, занимаются различными аспектами сопровождения своих доверителей и работают в разных регионах РФ.
Большинство сотрудников правоохранительных органов, с которыми нам удалось пообщаться, на момент проведения интервью уже не работали в МВД или ФСИН: одни вышли на пенсию, другие сменили профессию. Для того чтобы снизить влияние этого факта на собираемые данные, а также чтобы в целом лучше понять довольно закрытый мир повседневности работников правоохранительной системы, мы изучили несколько интернет-форумов, групп в социальных сетях и открытых чатов, в которых состоят и общаются нынешние и бывшие сотрудники. Мы пообщались с ними в формате интернет-переписки и проанализировали наиболее яркие посты-сообщения на этих ресурсах. Изучение онлайн-сообществ сотрудников МВД и ФСИН, а также практик внутри них опирается на традицию цифровой этнографии – исследовательского направления, которое показывает, каким образом техники, использующиеся для анализа интервью и офлайн-наблюдения, могут быть применены на происходящее в онлайн-среде (17).
15 В основном, участники фокус-групп действительно не имели опыта прямого столкновения с государственным насилием, однако было и несколько исключений.
16 Morgan, David, L. (2012) ‘Focus groups and social interaction’, in Jaber F. Gubrium and James A. Holstein (eds.), Handbook of Interview Research (2nd edn). Thousand Oaks, CA: Sage, pp. 161–76.
17 Caliandro, A. (2018). Digital methods for ethnography: Analytical concepts for ethnographers exploring social media environments. Journal of Contemporary Ethnography, 47(5), 551-578.
С кем мы говорили и как мы искали информантов (18)
Всего в ходе исследования наша команда взяла 71 интервью и провела 9 фокус-групповых дискуссий, в каждой из которых участвовало от 3 до 5 респондентов. Количество проведенных интервью и дискуссий представлено в следующей таблице.
18 Более подробно см. Схема сбора данных в Приложении.
Группа
Количество интервью
Количество фокус-групп
Пострадавшие от насилия (обратившиеся к правозащитникам), люди с опытом задержания, заключения и их близкие
33
--
Сотрудники МВД, ФСИН
--
16
Эксперты
22
1 (4 участника)
Обыватели
8 (3-5 участников в каждой)
--
В конечном счете нам удалось побеседовать с 33 столкнувшимися с правоохранительной системой и их родственниками, 16 сотрудниками МВД и ФСИН, 26 экспертами и 34 обывателями. Респонденты проживают в 25 регионах России, один из участников фокус-группы – за рубежом.
Поиск респондентов, пострадавших от насилия со стороны правоохранительной системы, осуществлялся при содействии Команды против пыток. Среди них есть как столкнувшиеся с правоохранительной системой однократно (например, единственное задержание или заключение), так и сталкивавшиеся несколько раз. Двое респондентов среди группы экспертов тоже имеют опыт пребывания в СИЗО (к которому мы в числе прочих тем обращались в ходе интервью). Мы беседовали с респондентами о них самих, об их семье, о столкновении с правоохранительной системой в целом, об опыте насилия и пыток со стороны правоохранителей, а также о том, что происходило после.
Сотрудники правоохранительных органов и органов исполнения наказания были найдены через личные связи, благодаря приглашению принять участие в исследовании, размещенному в тематических интернет-сообществах, на форумах и в социальных сетях. Нередко наши собеседники имели опыт работы в разных органах внутри правоохранительной системы. Интервью с ними касались их профессиональной траектории, повседневных рабочих задач, отношения к профессии, ситуаций из рабочей практики, в частности отношения к задержанным и заключенным и их опыта взаимодействия с ними. Кроме того, во время беседы с сотрудниками обсуждались различные кейсы (19) – случаи того или иного обращения с задержанными и/или заключенными, для того чтобы определить их восприятие одних и тех же ситуаций (описанных одинаково). Те же самые кейсы обсуждались совместно с экспертами и с обычными людьми на фокус-группах.
Эксперты, а именно адвокаты, правозащитники, медики, психологи и даже священники, работающие в приходах ФСИН, набирались посредством личных социальных контактов исследовательской команды, а также с помощью правозащитных организаций и взаимных рекомендаций экспертов своих коллег, которые могли бы поучаствовать в исследовании (20). Интервью с экспертами были посвящены их карьерной траектории и сфере экспертизы, специфике работы в целом и работе с пострадавшими от пыток и насилия в России. Кроме этого, и на интервью, и на групповой дискуссии с экспертами обсуждались упомянутые выше кейсы – конкретные случаи применения насилия, отобранные исследовательской командой.
Обыватели для участия в групповых дискуссиях набирались с помощью размещения объявлений на сайтах поиска исполнителей для выполнения той или иной работы. Все потенциальные участники фокус-групповых дискуссий заполняли анкету, данные которой использовались в процессе отбора респондентов и формирования групп. Участники набирались таким образом, чтобы сформировать группы, разнообразные по полу, возрасту, месту проживания и сфере занятости. Все участники перед встречей ознакомились с темой дискуссии и письменно подтверждали свою готовность общаться на тему взаимодействия граждан с сотрудниками правоохранительных органов.
В ходе беседы участники обменивались опытом и отношением к правоохранительной системе, знакомились с кейсами и обсуждали допустимые и недопустимые способы обращения с задержанными и заключенными, а также возможности потенциального реформирования этой сферы. За участие в дискуссии выплачивалась небольшая компенсация.
Интервью и групповые дискуссии проводились в период с мая по июль 2022 г. Для проведения интервью исследователи использовали телефон, Zoom, WhatsApp и Telegram. 69 из 71 интервью и все фокус-группы были записаны на аудио, а затем расшифрованы. Получившиеся транскрипты были закодированы (21) и проанализированы, причем разработка кодов и интерпретация осуществлялась коллективно и в несколько итераций (22).
19 Описание кейсов и то, как они составлялись см. Приложение, Исследовательский инструментарий.
20 Такой метод рекрутинга, когда у одних участников исследования просят помощи в поиске новых участников, называется методом снежного кома. Этот метод особенно эффективен для поиска информантов в малых, закрытых сообществах.
21 Кодирование – это процедура анализа смысловых частей неструктурированных данных интервью, в целях последующего объединения в группы по смыслу, сравнения, обобщения и интерпретации сказанного.
22 Подробную информацию о методологии сбора и анализа данных см. в Приложении.
Цифровая этнография
В рамках интернет-этнографии и анализа медиа мы изучили все найденные нами через поисковые сервисы Google и «Яндекс» материалы СМИ, связанные со случаем пыток в ОВД «Братеево», а также записи участников четырех онлайн-сообществ («Подслушано ФСИН России», «Форум сотрудников МВД», отзывы на «Яндекс.Картах», форум «ЯПлакалъ» по связанным с полицией темам) по состоянию на июль 2022 г. Кроме того, исследователи вступали в активное взаимодействие с участниками интернет-сообществ посредством личных сообщений, участия в чатах, общения на форуме и т.д. Наиболее информативные с исследовательской точки зрения сообщения и публикации были подвержены той же процедуре кодирования и анализа, что и данные интервью.
Этика
Мы придаем большое значение исследовательской этике, а именно принципам, важным для качественных методов: непричинение вреда, уважение информантов и их частной жизни, точность и непредвзятость (23). Все те, с кем нам удалось побеседовать, давали устное информированное согласие на участие в исследовании и презентацию его результатов в обезличенном виде, а также имели возможность отозвать свое согласие на любом этапе нашей работы вплоть до публикации её итогов.
Для того чтобы соблюдать принцип конфиденциальности, вместо реальных имен респондентов нами были использованы псевдонимы (24), а собираемые данные анонимизировались таким образом, чтобы невозможно было идентифицировать личности участников. До начала интервью все участники были уведомлены, что они могут не отвечать на некомфортные для них вопросы, а также в любой момент прервать или закончить интервью.
23 Traianou,A. (2014). The Centrality of Ethics in Qualitative Research, in Leavy, P. (ed.), The Oxford Handbook of Qualitative Research. Oxford: Oxford university press, pp. 62–81.
24 Кроме случаев, когда респондент отдельно пожелал сохранить свое имя неизмененным
Большое внимание исследовательской командой было уделено вопросам рефлексивности, непредвзятости и точности при сборе, интерпретации и изложении материала. Хотя исследование выполнялось при поддержке Команды против пыток, организация не влияла ни на ход исследования, ни на полученный результат с точки зрения содержания, даже если правозащитники КПП не соглашались с некоторыми изложенными выводами. Другими словами, при проведении всего исследования мы обладали полной исследовательской свободой.
Результаты исследования
Это было в День полиции. Утром в семь утра я отвез жену в больницу, сына отвез в школу, потом домой зашел, кофе попил. И часиков в девять или полдесятого я выхожу, и меня прямо во дворе вяжут.
Я во дворе-то крикнул «помогите», что-то еще. Спрашиваю у них: «Кто такие? Зачем?». Они все в гражданском, ничего не показали. Они говорят: «Просто человек с тобой хочет поговорить». И наручники вытаскивают. Я не такой уж боязливый, я говорю: «Поговорить? Так вези его сюда, давай поговорим». За своими ушами-то я ничего не чувствую, знаю, что за мной ничего нету. Они мне наручники надевают. Я давай брыкаться. Смотрю, там еще трое или четверо подошли.
Пакет на голову, наручники. И увозят. Запихали в машину и увезли. И катали меня минут 40 по городу. Я не понимал, куда я еду, чего они творят, куда меня везут. Страшновато было.
Минут через тридцать я подумал: «Меня за город вывозят, что ли? Что творится?». Непонятно было. Ну, я просто взял резко и пакет вырвал. Смотрю – они меня катают по городу. И привозят к какому-то дому в частном секторе. Поднимают на второй этаж в дом, кидают на бетонные полы. Когда уже в конце с меня пакет сняли, я понял, что это был опорный пункт полиции. Где участковые сидят.
А сначала я был в таком состоянии, что ничего не понимал. Меня заводят, ставят на колени, потом прижимают коленями по спине и вяжут прямо буквой «Л». Ничего не комментируют и начинают меня дубасить. Ногами, и дубинкой прилетало, потому что у меня почки отбиты были, я прямо ссал кровью, двое суток у меня прямо кровь шла. Ну и электрошокером.
А от него-то ожог остается, оказывается. У меня на одной ноге от электрошокера 60 точек было, это 30 ударов. На другой ноге то же самое. Весь просто… Через брюки меня, через джинсы били, они не видели, но и я сам тоже не видел. Когда в больнице уже мне штаны сняли, я чуть не офигел, я весь обгоревший был: руки, ладони там, пятки, шея, голова – все. У меня два отростка позвонка сломано было, тазовая кость повреждена, ноги опухли, руки, опухли – ужас что было, п***ец что было.
Платон
-- А вот это помещение, оно вам вообще запомнилось? Что это было за помещение?
Это кабинет участкового. Со столами, с портретом Путина, Колокольцева. С бирочками на тумбочках: инвентарный номер – все это. Я все запомнил, где что стоит: где шкаф, где телевизор, где телефон. Я даже запомнил, там сейф стоял с двумя замками, двухуровневый сейф, и у одного личинка торчала, сантиметра на три – я это запомнил. Потом, когда все закончилось уже и когда Следственный комитет приезжал, мне говорили: «Поехали, покажешь, где все было». Я говорю: «Зачем ехать, я вам нарисую». И я им так нарисовал, что они не стали меня туда везти уже.
Платон
Это фрагмент истории, которая случилась с 55-летним Платоном, рассказанной его собственными словами, – мы только заменили его имя и немного отредактировали ее для удобства читателя.
Ни один опыт пыток не похож на другой, и все же мы думаем, что рассказ Платона может дать голос другим людям, пережившим пытки или преследование правоохранителей, которое они считали несправедливым. Мы будем приводить отрывки его интервью и далее по тексту, а затем рассказывать, как она, на наш взгляд, соотносится с ситуацией в целом.
Путь человека в правоохранительной системе
Согласно опыту наших информантов, применение насилия и пыток по отношению к задержанным чаще всего не случайно, а обыденно и интегрировано в рабочую повседневность сотрудников. Как правило, случаи насилия, которые стали нам известны, не являлись чем-то исключительным в тех отделениях полиции, где они происходили, – пытки и насилие там были поставлены на поток и случались регулярно, что могло быть известно местным жителям.
«Когда мы начали работать, с 2017 года, у нас пошли обращения из одного города. Потом у нас были обращения из другого города на сотрудников уголовного розыска района. Потом у нас были жалобы из станицы, там тоже мы получили 7-8 обращений граждан, они жаловались на одних и тех же сотрудников уголовного розыска. То, что они применяют к ним пытки».
Роман, правозащитник
Наши собеседники нередко отмечали, что при применении пытки полицейские действовали слаженно и четко, у них было своего рода распределение обязанностей, сотрудники не мешкали и не обсуждали происходящее между собой. Из такой отточенности командной работы можно заключить, что они не в первый раз поступают подобным образом. Иногда наши собеседники становились свидетелями того, как одни сотрудники учат пыткам других.
«Один из них зашел и говорит: «вы его не так пытаете, аппарат не так крутите. Дайте, я вам покажу, как надо». И вот я ждал момента, когда аппарат начинал крутиться, и там звук типа ограничения. Такой звон, после этого звона электричество переставало поступать. Я ждал этого момента и этого звона. Вот так издевались надо мной. «Ты, – говорит, – неправильно крутишь, дай, я побыстрее буду крутить».
Ильдар, имеет опыт задержания
Другим косвенным свидетельством того, что в некоторых отделениях пытки воспринимаются как норма, была спокойная реакция на происходящее у сотрудников полиции, не участвовавших в пытках. Так, в ряде случаев физическое и эмоциональное насилие осуществлялось при их молчаливом согласии: крики, стоны и призывы о помощи людей, которых часами избивают, бьют электрошокером и обливают кипятком, не становились поводом для того, чтобы другие сотрудники отделения пришли разобраться, что происходит.
«Он слышал мои крики, как я кричал, просил этого не делать, меня не бить, не лить кипяток и так далее, и просил людей, которые мимо ходили, мне помочь, а все… Но я одни ноги видел просто, я фиг его знает, кто там был. Но все равно, всем было все равно».
Даниил, имеет опыт заключения
Исходя из вышесказанного можно предположить, что насилие и пытки как метод работы могут быть нормализованы в масштабе одного участка, муниципального образования или даже региона. Это, однако, не означает, что подобные нарушения повсеместны, или они всегда происходят по единому образцу или общим правилам.
Разговор о том, за счет чего пытки сохраняются в российском обществе, стоит начать с описания того, к кому, кем и как они применяются, а также вопроса о том, насколько они систематичны. В данной главе мы рассматриваем этот контекст, анализируя различные поводы и сценарии применения пыток.
Для этого напомним основные этапы пути человека в правоохранительной системе.
Обычно этот путь начинается с задержания и доставления в отделение полиции. В это время человеку впервые угрожает применение физического и эмоционального насилия и пыток.
В отделении полицейские составляют протокол о задержании и правонарушении. Если речь идет об административном правонарушении, то после подписания протокола задержанного обычно отпускают, но могут и задержать до суда. В случае потенциальной уголовной ответственности решается вопрос о мере пресечения. На время этого решения при достаточной тяжести статьи человека могут поместить в изолятор временного содержания (ИВС).
В течение 48 часов суд обычно выносит (26) решение об избрании меры пресечения: могут быть подписка о невыезде, залог, домашний арест, запрет определенных действий или заключение под стражу. В последнем случае человек автоматически приобретает статус подозреваемого или обвиняемого и, отправляясь в СИЗО, переходит под юрисдикцию Федеральной службы исполнения наказаний.
Траектория человека в правоохранительной системе
Во всех случаях, вне зависимости от меры пресечения, в это время начинают разворачиваться ключевые процессы уголовного судопроизводства: предъявление обвинений, очные ставки, дача показаний и т.д. На протяжении всех этих процедур человек имеет право на защитника – по выбору или по назначению. Адвокат – важная фигура в жизни обвиняемого, но его помощи не всегда оказывается достаточно. Формально в обязанности адвоката входит как юридическое отстаивание интересов доверителя на досудебном этапе, в самом суде и на этапе оспаривание меры пресечения, так и его защита в ситуациях нарушения установленных условий содержания, применения противоправного насилия и отказа в контактах с родственниками. Однако на практике, когда доверитель находится в заключении, коммуникация с адвокатом бывает затруднена, а оказание им помощи принимает факультативный характер и зависит от мотивации самого защитника. Часто адвокаты сознательно избегают контактов с родственниками заключенных по всем вопросам, которые напрямую не связаны с юридическими процедурами уголовного производства. Зачастую адвокат также остается «внешним наблюдателем» в отношении условий, в которых пребывает заключенный, а также норм и правил, регулирующих его жизнь в них (27).
Если суд выносит решение о виновности, человек получает статус осужденного. Он может инициировать апелляционный процесс после объявления приговора, и тогда в апелляциях также участвует адвокат. В случае обвинительного приговора с реальным заключением контакт человека со ФСИН либо начинается – если ранее его не брали под стражу, – либо продолжается: его либо оставляют в СИЗО, либо этапируют в исправительную колонию. В зависимости от условий содержания такие учреждения делятся на колонии-поселения, колонии общего, строгого и особого режимов. Для несовершеннолетних осужденных функционируют ещё и воспитательные колонии. Внутри этих институций контакты осужденного с адвокатом и близкими, как правило, прекращаются, и он остается один на один с системой ФСИН.
Отдельно следует сказать о людях, которые принимают решение писать заявления и подавать жалобы в Следственный комитет, Прокуратуру или МВД по факту применения к ним насилия со стороны представителей закона. Правоохранители обязаны реагировать на все заявления и инициировать проверки. По результатам против должностных лиц, применивших пытки, может быть возбуждено уголовное дело. Если дело доходит до суда, они могут быть привлечены к ответственности по статье о превышении должностных полномочий: им может быть запрещено занимать в дальнейшем определенные посты или может быть назначен срок лишения свободы до 10 лет. Однако, как рассказали участники нашего исследования, часто подобные дела не доходят до суда, а отправляются на дополнительные проверки и не получают хода. Для того чтобы защитить человека на время рассмотрения уголовного дела, возбужденного по его жалобе, от угроз и давления, государство может предложить пострадавшему участие в программе госзащиты.
В случае, если пострадавшему от полицейского насилия всё же удаётся дойти до осуждения виновных, он может подать иск о компенсации морального или материального ущерба. Однако даже в случае его удовлетворения размер компенсаций, как показывает практика, небольшой. Ранее пострадавшие от пыток могли обращаться в Европейский Суд по правам человека (ЕСПЧ) – этот механизм позволял добиваться справедливости и последующего пересмотра решений по их делам в России, а также получать от государства достойную материальную компенсацию. Однако Россия прекратила исполнять решения ЕСПЧ, вступившие в силу после 15 марта 2022 года (28).
Согласно данным нашего исследования, риск столкновения с пытками есть на протяжении всего контакта с правоохранителями, к какому силовому органу они бы ни относились: в момент задержания, в отделении полиции, в ИВС, в СИЗО и в колонии (даже процесс этапирования в колонию часто можно признать пыткой (29)), нередко наши собеседники и их близкие подвергались угрозам при подаче жалобы. Однако вероятность, сценарии и способы применения насилия различаются от этапа к этапу и в зависимости от характеристик самого человека, столкнувшегося с системой. Далее мы описываем эти различия.
26 Titaev, K. D. (2016). Pretrial detention in Russian criminal courts: a statistical analysis. International Journal of Comparative and Applied Criminal Justice, 41(3), 145–161.
27 Бочаров Т., Моисеева Е. (2017). Быть адвокатом в России: социологическое исследование профессии. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт- Петербурге
28 Иванова А. Выход России из Совета Европы: к чему готовиться россиянам / Политика. Россия / DW. – 2022. – URL: https://www.dw.com/ru/vyhod-rf-iz-soveta-evropy-k-chemu-gotovitsja-rossijanam/a-61100779 (дата обращения 29.08.2022)
29 Pallot J. Russia’s Penal Peripheries: Space, Place, and Penalty in Soviet and Post-Soviet Russia // Transactions of the Institute of British Geographers. 2005. Vol. 30. № 1. P. 98-112.; Pallot J. Piacentini L. Geography, Gender, and Punishment. The Experience of Women in Carceral Russia. Oxford UP, 2012.
Делайте, что говорят: поводы для пыток
История Платона (продолжение)
И вот они просто часа два-три молча (молча!) избивают и все. А потом вдруг говорят: «Ну что, тогда рассказывай, как ты похищал женщину». Я говорю: «Какую женщину?». Они говорят: «Как телефон украл, как машину угонял». Я говорю: «Подождите, вы путаете что-то». Нет, у нас, говорят, все доказательства есть, все.
А я все еще в пакете был. Но тут я просто по голосу узнал этого начальника уголовного розыска. Я говорю: «Дамир, это же ты». Он говорит: «Давай, рассказывай».
Часа через два-три, наверное, я просто уже начал огрызаться. Ты, говорю, трус. Ну всякими словами его. Они сидят, они водку пьют. День полиции отмечают там же. Перепили все на свете уже, наверное. И вообще себя не контролировали. Ничем, никак уже.
Ну, я этому начальнику из УГРО там и крикнул: «Ты трус просто, привязанного бьешь. Что, поговорить тебе слабо?». Он такой: «Я ничего не боюсь, на, смотри». И взял с меня пакет сорвал. Я смотрю: там вся толпа этих полицейских.
И они мне объясняют: «Ты похитил женщину». Я говорю: «Когда? Да, слышал такой случай, но меня там нету». Они говорят: «Ты, говорят, все равно нам подпишешь». Я говорю: «Этого не было». «Мы, –говорит, – знаем, но надо сделать так». Я говорю: «Нет». Ну и давай опять, по новой. И вот до шести вечера там уже. Терял уже сознание несколько раз, кровь идет. Я весь перебитый, но они не получили ничего.
В конце концов менты, перепитые вконец, и говорят: «Давай тогда, найди мне человека, кто может это взять на себя». Я говорю: «Сейчас, без проблем. Вызову человека». И они на это подписываются. Я звоню. У меня друг приезжает, он видит, в каком я состоянии. «Это, – говорит, – что такое?» Я говорю так и так. Я ему моргнул, конечно. «Давай, – говорю, – сделай так, как они хотят». Он говорит: «Все, все, без проблем, сейчас сделаю». Те аж поверили.
Поверили. Его отпускают. Но он, конечно, выходит, и весь город поднял там, кого знал, друзей моих. Те все приехали туда, чтобы меня уже ночью не вывезли куда-нибудь, не выкинули. И так простояли до утра. А этим деваться уже утром некуда. Жена уже знает, она звонила на горячую линию МВД, всех подняла. Пришлось меня отпустить уже, и ребята мне прямо со двора сразу вызвали скорую. И меня увезли на скорой.
Платон
Применение насилия может объясняться разными мотивами – желанием правоохранителя получить показания, деньги или другие ресурсы пострадавшего, личной неприязнью. Применение пыток при задержании, в полиции и местах отбывания наказания структурно схоже, хотя можно выделить и специфические различия. Ниже описаны различные случаи насилия на разных этапах взаимодействия с правоохранительной системой.
Для получения показаний
Во многих случаях, о которых нам рассказывали пострадавшие от насилия со стороны сотрудников органов, пытки применялись для того, чтобы улучшить показатели обнаруженных и раскрытых преступлений (так называемые “палки” (30)). Для этого правоохранители были готовы фабриковать дела или назначать «преступников» среди людей, не связанных с обстоятельствами дела. В этом случае они использовали пытки, чтобы получить признательные показания, согласие подписывать необходимые документы или на переквалификацию статьи на более тяжелую, или чтобы вынудить человека содействовать, например, путем оговора других людей. Когда пытки применяют в отделениях полиции, с их помощью производят такие необходимые для фиксации «преступления» и его «раскрытия» манипуляции и процедуры, как подписание протоколов, снятие отпечатков пальцев, проверку содержимого мобильного телефона, содействие сотрудникам в фальсификации доказательств – при этом в суде подобные действия правоохранителей доказать с великой долей вероятности будет невозможно.
Ниже мы приводим историю Даниила, которая произошла в отделении полиции. Сотрудники пытали его, чтобы получить признательные показания, а когда это не увенчалось успехом, стали угрожать пытками его пасынку. В результате Даниил взял на себя вину за преступление, которого не совершал.
30 Сленговое название палочной системы (формально – АППГ, аналогичный показатель прошлого года) – формальной системы оценки эффективности работы правоохранительных органов, широко применяемой как минимум в МВД. Чем выше различные показатели по сравнению с предыдущим отчётным периодом (например, раскрываемости по отдельным статьям), тем, как считается в органах, лучше. Падение показателей грозит различными формами формальных и неформальных взысканий. Наличие палочной системы широко критикуется в правозащитных и научных кругах.
«Только поднялись на этаж, меня сразу в лоб кулаком. И начали: «Давай, говори, как и что было, рассказывай». Я начал все так говорить, как есть. Говорят: «Ты врешь». Начали меня бить. По бокам, по рукам, потом в кабинет меня – лицом вниз на пол ложись, и начали дверью бить по голове, открывать дверь и бить. Икры отбивать, бедра отбивать и прыгать на них, скакать. А там под сто килограммов мужик. Потом один сказал: «Тащи кипяток». Начали лить на затылок, на щиколотки. Потом подняли меня, поставили около шкафа, снова начали бить по бокам. Один сказал: «Ты что думаешь, мы зря тебя сюда привезли, что ли? Да мы тебя сейчас вывезем и убьем к черту». Потом снова вывели в коридор, снова на пол, снова начали прыгать по бедрам. Люди ходили, всем пофигу было. Как будто это нормально, что бьют человека в коридоре прямо. Снова кипяток, снова полили на ноги, потом другой позвал пасынка. В другой кабинет. И он уже там ему сказал: «Сейчас если он не признается, то ты следующий». Сыну погибшей. Он говорит: «Я вообще ничего не делал, ничего не знаю. Никто ничего не делал». Ему говорят: «Ну, ты следующий будешь». Я когда это узнал, мне пришлось взять на себя то, чего я не делал. Чтобы его не били. И тогда они только успокоились. Потом мы сразу поехали к следователю, я все это повторил, пасынка отпустили домой, он был напуган, его трясло всего, у меня то же самое».
Даниил, имеет опыт заключения
В том, что получение признательных показаний является одной из наиболее распространенных мотиваций пыток, сходятся не только пострадавшие, но и эксперты, и сами сотрудники, объясняющие логику действий своих коллег.
«Раскрываемость для них [сотрудников] тоже очень важна. Иначе бы они не пытали. Если бы они делали только то, что им сказал следователь, они бы не пытали. Он сказал «отработать на причастность», они побеседовали. Потом сказали: «Ну мы побеседовали, все говорят, что никто не крал, мы свою работу сделали». Если бы был такой формальный подход, то тогда и пыток не было бы. Потому что, видимо, не было бы ответственности на оперативниках. Но, видимо, она есть, и какая-то мотивация, наверное, отрицательная. Скорее всего. «Ребята, либо раскрывайте, либо не знаю…»
Игорь, правозащитник, имеет опыт работы в прокуратуре
«Кто-то превышает полномочия, пытаясь свою работу выполнить. Бывает, задерживаешь… задерживают человека и случайно причиняют… вред здоровью. Это одно. А бывает, полномочия превышают, когда показания выбивают принудительно. А это уже… желание, опять же отчетность, раскрыть преступление по-быстрому, не особо напрягаясь – не бегать, не искать преступника настоящего, а поймал какого-то дурачка, побил его, он сознался, взял на себя и… Как формулировка-то? «Ложно воспринятые интересы службы» – вот так это формулируется в судебных документах. <...> Никто ведь не ходит, не рассказывает: «Вот я сегодня показания выбил». Это не афишируется. Все понимают, что это незаконно.
Николай, бывший сотрудник МВД
– Есть ли какая-то возможность по косвенным признакам предположить, что в этом деле, наверное, есть пытки?
– Да, если в деле есть признательные показания, например, то большие шансы. Можно спорить на деньги, что не просто так там появились признательные показания. Вообще, признательные показания – хороший критерий. Если человек принадлежит к какой-то уязвимой группе и сотрудники полиции понимают, что у него не будет денег на адвоката, он не знает, как функционирует система, не сможет попытаться организовать себе медицинское освидетельствование, то они чувствуют себя более безнаказанно».
Василиса, бывший член ОНК
Пытки в целях получения показаний могут осуществляться и тогда, когда человек уже находится под следствием и помещен в СИЗО, где имеет неопределенный статус: из-за отсутствия приговора и вина не доказана, и подозрения не сняты. Это делает человека в СИЗО уязвимым перед угрозой пытки – будь то ради получения показаний или добычи доказательств – ведь следствие продолжается и у правоохранителей есть возможность таким способом «раскрыть» преступление. Нередко пытки и насилие могут быть обыкновенной практикой, применяемой во время следствия как инструмент, с помощью которого можно «расколоть жулика» или заставить пойти на сделку со следствием.
Для того чтобы добиваться дачи показаний от тех, кто находится в СИЗО, могут использоваться как физические истязания, так и психологическое насилие, например, ограничение коммуникации с близкими и адвокатами, использование других заключенных для давления на человека, помещение человека в невыносимые условия содержания, угроза здоровью (например, помещение в камеру с человеком с открытой формой туберкулеза). Кроме того, как будет показано ниже, СИЗО – это именно то место, где чаще всего пыточными являются сами условия заключения.
«Вот со мной было – меня неделю каждый день вызывали на этап. То есть следователь просто-напросто подписал, чтоб на этап меня на неделю. То есть в 06:00 меня будили. Я собирался, и вниз в отстойник меня спускали, и я ждал, что за мной кто-то приедет от следователя, и куда-то повезут. Там очная ставка, или еще чего, или к следователю, неизвестно. Но меня никуда не возили. Я вот в подвале, в этом отстойнике и сидел до двух часов, а иногда и до трех часов дня. Не жравши ничего. Потом приходят, говорят: «Все, сегодня машин не будет, поднимайся наверх к себе в камеру». И все, тебя в камеру поднимают, домой. И вот так каждый день. Это психологическое такое вот давление, чтобы ты сознался быстрее во всех своих грехах».
Вениамин, имеет опыт заключения
«Его [подследственного] лупасить не надо. Но ему можно создать какие-то условия именно пребывания, содержания в СИЗО, в ИВС, где-то чего-то лишить. Где-то в конвое чуть-чуть его неаккуратно поводить. То есть начать какие-то такие физические напряжения. Понятно, что он взрослый человек, уважаемый, его никто лупасить не будет. Тут экономика, тут немножко другая специфика. А у нас в следствии все считают, что признание вины – это царица доказательств, хотя признание вины подозреваемым, обвиняемым по науке никогда не кладется в основу обвинения. Но все следователи, опера, все хотят явку с повинной с человека взять».
Станислав, адвокат, бывший сотрудник МВД
Вымогательство
Иногда целью насилия со стороны правоохранителей является личная выгода, вымогание денег или выкупа, ради которого сотрудники могут избить и запугать задержанного. Примером такой ситуации является случай Евгения и его друга, которых сначала избили при задержании, а потом вымогали деньги.
«Если они понимают, или видят, что человек «невменько» [невменяем], то, наверное, это все. Проблемы будут большие у человека, я думаю. Дай бог, его просто в отдел отвезут. Мне кажется, все очень печально в этом плане. <…> Вот конкретно в моем случае, я думаю, это были именно заработки. Но закрывание палок – это тоже абсолютная норма. Просто если бы они хотели закрыть палочку, они бы, наверное, все-таки что-то нам подкинули».
Евгений, имеет опыт задержания
Личная месть
Другим мотивом сотрудников полиции к задержанию, постоянному «наблюдению» и вызову в участок, а также к применению насилия может быть сведение личных счетов с конкретным человеком, для чего ими активно используется их служебное положение.
В части случаев месть ситуативна. К примеру, человек делает что-то, что не нравится полицейскому, – наши информанты не раз сталкивались с тем, что из себя сотрудника может вывести видеосъемка, неприятная ему реплика или поведение. В ответ полицейский может забрать человека в участок сразу или вернуться через несколько дней, чтоб «проучить» или «поставить на место» – то есть избить и вменить административную или даже более серьезную статью.
«Тут получилось дело так, что наши сотрудники полиции разъезжали по поселку, видимо, в непристойном состоянии. Ребята стояли около дома, они [сотрудники] вышли из машины и начали к ним докапываться: «Кто вы такие? Вы чего тут делаете? Чего вам тут надо?». Они ответили, что мы вообще-то около своего дома стоим, просто разговариваем. Начальник полиции сказал: «Ты знаешь, кто я такой? Я тебе сейчас в багажник посажу, увезу тебя, куда хочу, и чего хочу с тобой сделаю». Мой сын отдал трубку телефонную другу, сказал «снимай», и его отпустили. На этом инцидент закончился. Через неделю приехали к нам домой, [сына] вызвали для беседы. И в течение 5 часов мутузили ребят в отделении полиции нашем».
Екатерина, мать пострадавшего от пыток в отделении полиции
В случаях, когда сотрудник чувствует, что какое-то поведение способно навредить его положению в правоохранительной системе или имиджу всей системы целиком, насилие и угрозы носят систематический характер. Так, человек, подавший заявление по факту совершения в отношении него пыток, сотрудничающий с правозащитниками или просто жалующийся на условия содержания в правоохранительной системе, сталкивается с повышенным риском насилия и угроз. Последние могут поступать как непосредственно от сотрудников, проводивших пытки, так и от их коллег, и даже от местных криминальных авторитетов. В примере ниже заключенный столкнулся с пытками и даже угрозой убийства в результате жалоб и голодовки.
« – А почему вот начальник [колонии] мог потребовать его убить, как он сказал?
– Но, видите, сам человек предполагает, что это связано с сухой голодовкой и жалобами. То есть этот человек не очень удобный был, жаловался много».
Игорь, правозащитник
Подавление и дисциплинирование
Насилие, которое применяют полицейские, имеет своей целью подчинение человека. Способы подавления могут быть весьма разнообразными и включать не только физическое насилие. Методы могут быть основаны на уязвимостях конкретного человека, попавшего в систему. Пример взаимодействия с сотрудниками привела мама молодой девушки, пострадавшей от физического и психологического насилия в отделении полиции.
«Нет никаких инструкций [как пытать]. Просто. «Пару вопросов вам зададим, вам надо будет на них ответить». И все. Больше ничего такого не было. Единственное, полицейские проходят психологию, да? И уже анализируя эту ситуацию, какая была, они выявляют слабые места человека. У моей дочери, допустим, слабым местом был этот мальчик. То есть она постоянно о нем спрашивала, где он, что с ним, все ли с ним хорошо. Они говорят: «Вот это и это. И я тебе разрешу его увидеть на 5 секунд, чтобы убедиться, что он жив-здоров». Или: «Сделай это, а мы тебя отведем к нему, чтобы ты посмотрела, какую-то помощь оказала». Вот такого плана манипуляции».
Кристина, мать задержанной
Одна из наших собеседниц, молодая сотрудница полиции, как мы можем предположить, похожим образом описывает свой подход к задержанным. При этом она не считает подобные методы вынужденными, а скорее говорит о грамотном подборе вида и степени давления на человека как о признаке профессионализма и мастерства работы правоохранителя.
«Также психологическая работа тоже очень важна в плане моей работы. Наблюдать за реакциями человека и так далее. Очень много камушков, по которым можно вывести человека на чистую воду, так скажем. В общем, я вам говорю загадками, но, думаю, и так все понятно (здесь и далее в цитатах респондентов выделено нами. – Авт.)».
Юлия, сотрудница полиции
Насилие в системе исполнения наказания на первый взгляд отличается от полицейского насилия как по обстоятельствам, так и по методам, которые применяют сотрудники. В то же время, его основная задача остается прежней: добиться от человека беспрекословного послушания и содействия системе.
Продолжительное нахождение в том или ином учреждении (ИВС, СИЗО, исправительная колония) меняет условия взаимодействия заключенных с сотрудниками. Меняется и насилие – оно становится регулярным и дисциплинирующим. Мы делаем вывод, что здесь оно используется не единоразово, а системно и для достижения растянутой во времени цели, например, для поддержания принятых в месте лишения свободы правил. Со временем каждый заключенный усваивает эти негласные внутренние правила и узнает, за какие действия он может понести наказание. Такими мерами система исправительных учреждений стремится добиться от заключенных беспрекословного подчинения. Эту логику дисциплинирования описал сотрудник колонии.
«Законодательство очень мягкое в этом плане. Я должен на это пойти, если осужденный отказался выполнять какие-то законные требования сотрудника. Я составляю на него бумагу, где все пишется, и законодательством [он] лишается каких-то привилегий, допустим. <...> Поэтому люди тоже, конечно, серьезные, не первый раз в зоне работают, то есть пытаются их, конечно, воспитывать иными методами. Там по-разному бывает. <...> Вот, представляете, осужденный сидит, сделал что-то, по факту он, допустим… Есть такое требование, он должен ходить в столовую, посещать общественные мероприятия независимо от того, что он хочет есть, не хочет, болит у него живот. Надо встать и идти в столовую, хочешь – ешь, хочешь – не ешь, это твое право, но идти ты должен на это мероприятие. Вот если он не вышел на это мероприятие, его можно привлечь к какой-то ответственности. Хорошо. Или матерился он, либо еще что-то он делал. Привлекли его к ответственности. А ответственность заключается в том, что посадили его в штрафной изолятор. Штрафной изолятор – это уже не пионерский лагерь, не отряд, а отдельные камеры содержания. Там условия пожестче, подъем, похуже шконка и поговорить-то не с кем особо. И когда он совершает что-то негативное, они там все нарушают, эти нарушения записываются, и он идет в штрафной изолятор, посидел он свои 15 суток, продлили ему 15 суток, все, вышел, дальше он делает все то же самое. Плюсом к тому, ведь он злостный нарушитель общественного порядка, так скажем, ему не дадут право на УДО, досрочное освобождение, уйти на колонию-поселение, на облегченные какие-то работы, то есть на послабление режима».
Марк, сотрудник МВД и ФСИН на пенсии
Спектр применяемых мер насилия очень широкий, при этом неформальные правила колонии не всегда соответствуют закону. Пример неправовой, но распространенной практики – это негласный запрет на жалобы на условия содержания в исправительных учреждениях. По закону каждый заключенный имеет право составлять и подавать жалобы на неправомерные действия сотрудников или нарушение условий содержания, однако на практике такие действия могут привести к жесткому наказанию, «превращению жизни в ад», «мордованию». Кооперация с другими задержанными для коллективной подачи жалоб наказывается еще сильнее.
Часть используемых сотрудниками ФСИН методов допускается законом. Такими методами могут быть помещение в ШИЗО или одиночную камеру, запрет на свидания или запрет на коммуникации с адвокатом. Вот так описывают систему наказания за нарушение негласно принятых правил правозащитники.
«Применяют от угроз до предложения УДО или запугивают, что ты никуда не выйдешь из ШИЗО. Человеку предлагают варианты, перечень дают. На каком-то этапе от угроз до благ, то есть обычно он как бы отказывается. То есть «мы тебе это сделаем, это сделаем, или ты скотина у нас сгниешь. Мы будем долбить, и будешь у нас в ШИЗО сидеть, мы там договоримся с блатными, чтобы жизнь манной не казалась». Формально по закону тебя будут отлавливать и давать сутки за то, что ты не поздоровался, эти наказания идут чисто, быстренько. Например, зашли в камеру, а тебя нет, или пошел в туалет. Или ты только встал и идешь помыться. Тебя подлавливают, что ты нарушаешь режим. Вот тебе пять суток. Или зашел и не поздоровался – значит, не уважаешь администрацию. Провоцируют. Замордовать – это спектр того, что можно сделать с человеком, чтобы превратить его жизнь в ад. Или могут альтернативу предложить, то есть «тебе УДО дадим, или свиданочку дополнительно дадим, мама приедет, или три дня свидание, или ты будешь сидеть в ШИЗО». Они же тоже психологи. У них есть механизмы, отработанные годами, десятилетиями, как работать с заключенными, чтобы они не вопили».
Мирон, правозащитник
«Бывают, собственно, законные методы воздействия, относительно. Можно приписывать человеку нарушение режима и помещать его в штрафной изолятор или в карцер, где условия просто по закону хуже, там у тебя нет передач и нет свиданий и так далее, ты не можешь днем сидеть или лежать. Важно стоять. Можно лишать человека доступа к любой интеллектуальной деятельности. Пыточные колонии, например, у них любимое занятие – это просто заключенные должны сидеть, ничего не делать весь день, не спать, не закрывать глаза, не читать, просто сидеть. В изоляторе ФСБ (31) первую неделю люди находятся в камере, им не дают ни писем, ни книг. Единственное, что включено, – радио. И они начинают сходить с ума, потому что очень плохо, когда единственный твой источник внешней информации, особенно после пыток, после какого-то стресса, – это какое-то безумное радио с безумными песнями и анекдотами».
Василиса, бывший член ОНК
Собранные в ходе нашего исследования данные не позволяют судить в целом о точных цифрах и масштабах распространенности пыток, а также отдельных форм насилия. Однако мы можем утверждать, что там, где практикуется насилие, оно интегрировано в систему общепринятых социальных правил, которым необходимо следовать как заключенным, так и сотрудникам. В этом смысле они являются системными. На основании интервью с теми, кто имеет многолетний опыт взаимодействия с пенитенциарной системой, мы можем зафиксировать снижение жестокости и физического насилия в пользу бюрократических и невидимых форм. Для иллюстрации этого тезиса мы приводим историю Артура, который имеет опыт пребывания в системе ФСИН в нулевых и в недавнее время.
31 Имеется в виду СИЗО «Лефортово» – изолятор, традиционно используемый Федеральной службой безопасности для содержания подозреваемых и обвиняемых в преступлениях, подследственных ФСБ. С 2006 года перешла от ведения ФСБ к ФСИН.
«Два года в Магнитогорской тюрьме был, постоянно били. Я весь синий ходил от их дубинок. Всего изобьют – а за что? Чем больше ты что-то спрашиваешь или требуешь от них (свое, положенное по закону), тем больше тебя и… Как говорится, для них ты враг народа. Начинают тебя и бить, и все <...> Но давят сейчас [в 2020-х гг.] маленько по-другому. Начинают тебе злостные нарушения делать, если жалобы пишешь – создают невыносимые условия. Через суд освобождают, пишут, что ты злостный нарушитель, суд тебе дает надзор в девять лет (до девяти лет может дать). <...> А так тебя в зоне сделают злостным нарушителем: одна передачка в год, ни посылок, ничего. Тяжелую жизнь создают. Бьют, конечно, но не как раньше».
Артур, имеет опыт заключения
31 Имеется в виду СИЗО «Лефортово» – изолятор, традиционно используемый Федеральной службой безопасности для содержания подозреваемых и обвиняемых в преступлениях, подследственных ФСБ. С 2006 года перешла от ведения ФСБ к ФСИН.
Уязвимости и группы риска
История Платона (продолжение)
-- Как вам кажется, можно ли было насилия как-то избежать? Или это просто прилетает, и с этим ничего не сделаешь?
Прилетает точно как кирпич.
Платон
-- Скажите, а где прошло Ваше детство? В какой среде Вы росли?
Родился в деревне. Учился в городе. Закончил – армия. Семья у меня, дети. Работал механиком. И вот этот случай произошел.
Платон
-- А случалось ли Вам иметь дело с правоохранительными органами до того случая?
У меня с правоохранителями вообще проблем никаких не было. Я с ними дружил и дружу, по идее. Вот этого отдела начальник полиции, я с ним, прямо вот… Ну, как сказать? Не один литр выпили. И в такую ситуацию попал.
Я просто был ошарашен. Я даже не думал, что там происходит. Но потом понял, чего они хотели. Они хотели отжать фирму, в которой я работал.
Вот говорили они мне про эту женщину. А я-то в тот момент, когда ее типа похищали, я вообще был в другом регионе.
И когда все это случилось, я им говорю: «Не похищал я». «Мы знаем, – говорит, – ты нам не нужен, нам нужен человек… Давай сделаем так: ты сейчас напишешь, что тебя наняли, ты нанял еще кого-то».
А тот человек, который им был нужен, – это директор. Довольно-таки крупная компания была. Я там работал около 10 лет. И, получается, я якобы похитил конкурентку.
Была договоренность у них, скорее всего. Мы теперь уже знаем, что похищения не было. Если я подписал бы, они бы директора взяли и закрыли, потому что у меня же обвинения такие, минимум, не знаю, 10-15 лет – вооруженный разбой, угон, кража и похищение человека. Тяжкие статьи же. И мне ребята потом сказали, что если бы подписал, ничего не помогло бы уже. И фирму просто съели бы. Полицейские готовились хорошо, тщательно готовились, но на меня просто не рассчитали
Платон
-- Вы оказались крепче, чем они думали?
Да. Так получается. Ну и потом, когда мы встречный иск на них подавали… Вы понимаете, чтобы бодаться с полицейскими, нужны средства, да? Ладно, я был при деньгах, чтобы адвокатов нанять. Но остальные… После того, как посадили мы этого, из УГРО, ко мне человек, наверное, пять-шесть подходили. Один, которого также избили и он подписал, даже прямо говорит: «Когда услышал, что посадили его, я реально заплакал».
Платон
Определенные социальные характеристики, ситуации и модели поведения могут усиливать риск попадания в поле зрения правоохранителей, влиять на дальнейшую судьбу человека внутри системы, а также увеличивать вероятность повторного столкновения с правоохранительной системой. Кроме того, наличие уязвимостей увеличивает степень незащищенности и от потенциального насилия, пыток со стороны сотрудников уже после того, как столкновение с правоохранительной системой произошло. Даже если не всегда понятно, какие именно факторы влияют на решение конкретного сотрудника задержать человека и применить к нему пытки и насилие, уязвимые группы в целом находятся в зоне повышенного риска.
Возраст
Возраст – один из факторов, усиливающих риск задержания, в том числе неправомерного. Например, если сотрудники полиции оценивают возраст человека мужского пола, находящегося на улице в компании, как молодой, в их глазах такое стечение обстоятельств скорее будет указывать на ситуацию преступления. Кроме того, молодой возраст увеличивает и вероятность того, что у человека еще нет опыта взаимодействия с правоохранительными органами, он не знает своих прав при задержании и не умеет их защищать, – а потому ему легко вменить административное правонарушение и легким способом улучшить отчетность. Таким образом, молодые люди чаще сталкиваются с подозрительным отношением со стороны сотрудников полиции, которое может выливаться в насилие при задержании и пытки в целях получения показаний (не важно, верят ли правоохранители в виновность задержанного или нет).
При этом во время задержания полицейские могут ошибиться в своих оценках и применить насилие к несовершеннолетним. Так произошло с Евгением, которого избили при задержании. Но как только полицейские узнали, что ему лишь 17 лет, их отношение резко изменилось. В итоге сотрудники пытались вымогать деньги, а затем просто отпустили подростка и его друга.
«Возможно, это у них слаженная схема, наверное, отлавливать людей, которые в каких-то местах определенных. Тогда же еще была открыта «гидра» (32). И для них это обычная практика была: поездить, покататься по паркам, поискать того, кто чего-то копается. Но мы [с другом] даже близко к этому месту не были и просто увидели фары, и к нам подъехали. И сразу же начали выскакивать просто без удостоверений, без всякого «Здравствуйте, меня зовут такой-то такой-то», сразу «Покажите карманы». <...> [Стали] паковать, начали заламывать мне руки, после чего у меня шок. Я не понимаю, что я делал противоправного, противозаконного. <...> Я остался один с полицейским в «гражданке» и во время того, как за моего друга принесли деньги, мы находились на расстоянии друг от друга, со мной общались на отвлеченные темы. Потом как узнали, что мне не было 18, мне сразу же принесли салфеточки, воду».
Евгений, имеет опыт задержания
32 Крупнейший маркетплейс в российском сегменте даркнета. Закрыт по решению властей в апреле 2022. В числе прочего, использовался для покупки и продажи наркотиков.
Национальность
Другая черта, повышающая внимание со стороны правоохранителей и риск быть задержанным ими, – это национальность (или в случае Центральной России «неславянская» внешность). При прочих равных условиях люди с отличающейся внешностью или языком могут восприниматься как чужаки и, следовательно, подозрительные личности.
«До этого я сталкивался с правоохранительными органами только из-за своей внешности, потому что я азиат. И где-то, наверно, еще лет 8-10 назад меня регулярно останавливали, чтобы паспорт проверить, из-за чего я постоянно его ношу с собой. Я помню, что как-то раз на меня наехали, пытались наехать двое полицейских, когда у меня его не оказалось с собой. Но проходил мой друг, он заступился за меня, сказал, что это свой, я с ним учусь и всякое такое, поэтому у меня не было каких-то проблем на тот момент. Но я всегда к ним относился с недоверием, потому что всегда был неприятный осадок: почему вы меня регулярно останавливаете?»
Алихан, участник фокус-групповой дискуссии
Более того, как отмечают некоторые правозащитники, представители не доминирующих национальностей зачастую оказываются ущемлены в правах. В частности, закон остается слепым в случаях, когда в отношении данной группы людей совершается насилие.
«На заре нашей работы, связанной с расследованиями пыток, избили сильно в Следственном комитете человека, гражданина Узбекистана. И в Следственном комитете нам честно сказали, что они не будут возбуждать дело, потому что если бы его убили или если бы он был русский, они возбудили бы дело... Но в ситуации, когда не убили узбека, они возбуждать ничего не будут».
Василиса, бывший член ОНК
Гендер
Насилие может принимать разные формы в зависимости от того, к какому полу принадлежит человек, столкнувшийся с системой. Абсолютное большинство наших собеседников, которые подвергались насилию, были мужчинами. Возможно, женщины меньше обращаются за помощью к правозащитникам, поэтому мы меньше знаем про такие случаи, но, по мнению эксперта Владимира, мужчины чаще совершают преступления и взаимодействуют с правоохранителями, поэтому на них подозрение падает в первую очередь, и статистически они чаще подвергаются физическому насилию.
«Мужчины чаще совершают преступления по статистике. Не знаю, я бы тут сказал, что у нас слишком маленькая выборка, чтобы какой-то средний портрет жертвы нарисовать. Вообще, по идее, это любой человек может быть».
Владимир, правозащитник
Несмотря на то, что делать обобщения, касающиеся гендера, стоит с большой осторожностью, наши собеседники отмечают, что к женщинам силовики реже применяют физическое насилие, выбирая другие способы принуждения.
«Угрожали, что отчислят, что не найду работу, вся моя семья работу не найдет. В частности, мой муж и дети, которых вообще нет. <...> А со мной по этому уголовному делу идут еще два мальчика. У них все было иначе. То есть они всегда высказывались очень агрессивно, очень стойко. И они, видимо, решили, что их легче всего напугать. У них была выломанная дверь, их ставили на колени. Там были омоновцы с автоматами, а со мной они, видимо, всегда думали, что можно как-то запугать и договориться. И они как-то так: «Ну мы же с вами хорошо общаемся. Давайте мы еще будем общаться». И всегда так высказывались».
Руслана, имеет опыт задержания
В женских и мужских колониях пытки и пыточные условия содержания тоже выглядят по-разному. В частности, с точки зрения эксперта проекта «Женщина. Тюрьма. Общество», условия пребывания во ФСИН для женщин имеют больше проблем: от физической невозможности дотянуться до верхнего яруса кровати, из-за которой приходится лежать на бетонном полу, и отсутствия условий для беременных до нехватки той поддержки, которую в мужских колониях может оказывать криминальная иерархия.
«[В женских колониях] тоже есть насилие, но там другая система. Женщин будет легче подавлять. Их легче подавлять. У них похуже – у них нет кастовой системы».
Мирон, правозащитник
Предыдущие столкновения с полицией
Что еще увеличивает шансы быть задержанным? Тот факт, что человек уже находится в поле зрения правоохранительных органов: например, имеет судимость или приводы в полицию. Многие из пострадавших от насилия и пыток в полицейских участках на момент инцидента сталкивались с полицией не в первый раз. Нередко в окрýге уже известно, что сотрудники могут обвинять людей и добиваться признательных показаний насилием и пытками.
Для того чтобы показать, как это работает на практике, приведем историю Петра. Первую судимость Петр получил в 16 лет за групповую драку – тогда он провел в колонии 8 месяцев. После этого Петр становился подозреваемым во всех преступлениях, которые происходили в районе его проживания (небольшом городе с населением чуть больше 50 тысяч человек). При каждом задержании уже знакомые ему сотрудники пытались «повесить» на него очередное преступление, руководствуясь тем, что чем более серьезное преступление «раскрывает» сотрудник, тем больше очков во внутренней системе вознаграждений он получает. Эти попытки продолжались до тех пор, пока не увенчались «раскрытием» преступления, за которое Петр получил реальный срок.
«Остановился гражданский автомобиль, сбили с ног, засунули в машину, и там началось все. Они на меня пытались изнасилования повесить. Чтобы вы понимали, у них опознание, знаете, как проходит? Открывается дверь, заходит девка, на меня смотрит и говорит: «Не он». Я говорю: «В смысле не он?» А оперативник мне отвечает, что это было опознание, тебе повезло, это не ты. Я говорю: «Странно… странно у вас тут все происходит». Потом ограбление лесобазы какой-то они мне пытались… но я не подошел, там было лицо кавказской национальности. Потом, дай бог памяти, у какой-то цыганки я снимал сережки где-то в подъезде в каком-то. Ну короче, в общем, в итоге они мне выдумали уголовное дело, которого не существовало вовсе – магазин, который якобы я ограбил».
Петр, имеет опыт заключения
У людей, которых часто останавливают, задерживают и в чем-то подозревают полицейские, со временем вырабатывается навык различения правоохранителей в повседневных ситуациях, даже когда те не в форме.
«Ну и опять же, я так скажу, вижу издалека как бы. Я их увидел, но я-то что, я не придал значение, что там сидят сотрудники полиции. Ну и плюс одного я уже потом вспомнил».
Петр, имеет опыт заключения
В этом смысле угроза повторного столкновения с полицейскими и риск переживания насилия и пыток, риск уголовного преследования меняет то, как люди организуют свою жизнь, чтобы избегать подобных ситуаций. Когда человека в любой момент могут остановить на улице или вызвать в отделение полиции, это существенно влияет на его течение жизни и лишает чувства предсказуемости, контроля за своим распорядком дня. Верно и обратное: наличие обязательств – рабочих или личных – тоже становится своеобразной уязвимостью, которую сотрудники могут использовать в свою пользу. К примеру, некоторые из наших собеседников делали все, что их просили сотрудники полиции, потому что не могли себе позволить провести много времени в отделении.
«Мне нужно было ехать на собеседование, и время поджимает. Он [полицейский] меня поймал прямо перед выездом, и поэтому я немножко с ним соглашался, потому что сначала не хотел пальцы катать [сдавать отпечатки пальцев], говорил, что вот я опаздываю, может, отпустишь. А он говорил: «Вот пальцы покажешь, я тебя отпущу». Я говорю: «Ну хорошо, давайте откатаем». И пошли на эту процедуру».
Василий, имеет опыт задержания
Отсутствие навыков ориентации в системе
Одной из распространенных уязвимостей, которая может усугубить положение человека в полицейском отделении, является плохая ориентация в правоохранительной системе и незнание законодательного контекста ситуации. Для достижения своих целей сотрудники полиции могут заведомо вводить в заблуждение задержанных, манипулировать, давать обещания, которые они не собираются исполнять (например, что после дачи показаний человека отпустят). Без знаний о том, как выглядит делопроизводство, распознать обман и манипуляции сложно. Также, столкнувшись с пытками, люди не всегда понимают, что нужно делать, чтобы защитить себя в моменте, что делать после того, как пытки закончились, как зафиксировать, доказать произошедшее, чтобы привлечь сотрудников к ответственности.
Большинство наших собеседников, которые пострадали от полицейского насилия, столкнулись с правоохранительной системой впервые и ретроспективно изменили бы решения, принятые ими в состоянии дезориентации. Вот пример Екатерины, чьего сына пригласили в отделение полиции, а затем избили.
«Избежать [этого случая] можно было. Когда к тебе приезжает сотрудник полиции и приглашает тебя для разговора, [можно] вообще [в участок] не ходить. Вот и все. Таким образом можно было избежать инцидента. А если хотите пообщаться, присылайте повестку. И это будет законно, и будет видно, откуда чего идет и откуда ноги растут. А тут никаких документов нет, ничего не зафиксировано, ничего. Все! Ничего нет».
Екатерина, мать задержанного
Наличие знания о том, что тебя может ожидать при задержании, о том, как функционирует система, с какими манипуляциями сотрудников можно столкнуться и как необходимо действовать, увеличивает защищенность задержанных в полицейском отделении. Один из экспертов, комментируя широко освещаемый в медиа случай пыток в ОВД «Братеево», подчеркивал, что именно знание о том, как функционирует правоохранительная система, позволило пострадавшим зафиксировать происходящее и привлечь виновных к ответственности.
«Она идеальный заявитель! Вот то, как сделала она, прямо… <...> «Вы меня тянете за волосы», то есть [озвучивает] то, чего не видно, и это очень важно. И человек находится в стрессе, ее избивают. Я просто поражен выдержке. На самом деле, это очень сложно. И видно, что человек именно хорошо прочитал соответствующую литературу, идя на митинг. И она: «Я подпишу вам отказ от дактилоскопирования. Вы не имеете права. Пятьдесят первая статья, персональные данные там, отпечатки». Все просто идеально! 10 из 10, можно сказать!»
Роман, правозащитник
При этом политическая позиция, обвинения по «политическим» статьям может стать и источником уязвимости в полицейском отделении.
«Видимо, так и есть, что по политическим делам они дергают каких-то сотрудников из уголовного розыска, потому что мы, вроде как, опасные».
Василий, имеет опыт задержания
«Помимо физических унижений, там еще и вопросы, связанные с унижением этой девушки. То есть фразы, что «вы враги государства»… «Путин нам сказал». <...> Мы [правозащитники] вообще регулярно это слышим».
Роман, правозащитник
В колонии понимание законов, бюрократических процедур и негласных правил не менее важно. Как мы уже писали, насилие, пытки по отношению к заключенным используются для устрашения, повышения дисциплины и тем самым поддержания установленного в колонии режима. Следовательно, незнание этого режима увеличивает вероятность того, что заключенного подвергнут пыткам. Это особенно актуально в первые месяцы адаптации в колонии или СИЗО, когда человека «знакомят с местной культурой». Один из наших собеседников с опытом и заключения и работы правозащитником объяснил эту логику на примере подачи жалоб – действия, осуществление которого может быть опасно.
«Перед тем, как писать [жалобы], писать надо, нужно все-таки уметь действовать грамотно. И в этом плане у нас, конечно, вообще просвещения как такового нет. На самом деле, тюрьма, по большому счету, ничем сильно не отличается от обычной гражданской жизни. И там, и там проблемы случаются, или они есть; и там, и там их надо решать; и там, и там они не решаются наскоком, они везде требуют определенной процедуры, определенного времени, определенного терпения. И если это игнорировать, то к чему это приводит? Приводит к конфликту. Иногда яркому, очень тяжелому, иногда к скрытому, но тем не менее все равно к конфликту и к большим потерям для всех сторон. На самом деле все теряют, я уверен. Но никто даже из сотрудников тюрьмы не просыпается утром и не целует жену с мыслью «вот сейчас приду на работу и буду гадости творить подряд». То есть и заключенным, и сотрудникам. Ну нет этого же, давайте честно. Все люди хотят наоборот, делать что-то хорошее, то есть [жить] по тем правилам, на которые они согласились. Но поскольку и та, и та сторона много чему не научена, в результате возникает куча проблем у всех».
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
Здоровье
Другой уязвимостью может стать плохое состояние здоровья, как физического, так и психического, и низкая психологическая устойчивость. Это может ограничивать способности человека выдерживать и противостоять насилию при задержании, в отделении и в местах принудительного содержания. Ниже приводится случай задержания молодого человека, имеющего инвалидность на основании психиатрического диагноза. Он был задержан вместе со своим другом, доставлен в отделение, избит, а затем на него оформили протокол об административном правонарушении без присутствия законного представителя. По словам его матери, избиение сопровождалось унижением, давлением и угрозами со стороны сотрудников. В этой ситуации неспособность задержанного понять суть происходящего и прочитать содержание протокола позволило им с большей легкостью получить признательные показания.
«Я-то, конечно, не то что не боюсь, ну сделают, ну что они могут сделать? Как они в тот раз сказали ему: «Не дай Бог никому, чего расскажешь – мы тебе голову расшибем». Вот так говорят ребенку глупому. <...> Вот Петька натворил там чего-то, а тут, говорит, бумажки какие-то ему подсовывали. А он ни писать, ни читать еще не может. Какую он им может бумажку подписать, если он писать еще не может?»
Екатерина, мать задержанного
Уязвимостью могут стать и проблемы со здоровьем физическим. Так, один из наших собеседников был жестоко избит при задержании сотрудниками полиции, а информацию об имеющихся травмах сотрудник ОМОНа использовал, чтоб нанести еще больший вред здоровью.
«Когда один из омоновцев стоял у меня на шее ногой, я ему сказал: «Не жми, у меня конструкция металлическая на втором, третьем позвонке, на позвоночнике». Он посмотрел, я в футболке был. Он футболку спустил, посмотрел шею. «А где? – говорит. – Как устанавливали?» Он меня перевернул, посмотрел, да, действительно шрам есть. Обратно перевернул меня и всей массой на шею встал. Тогда я почувствовал адские боли, что у меня там все сломалось, и звуки такие жесткие я почувствовал. «А что ты до сих пор не сказал?» Обратно перевернул. И всей массой на меня встал. Килограммов 90.
Ильдар, имеет опыт задержания
Состояние здоровья играет еще большую роль тогда, когда человек попадает в систему надолго. Доступ к медицинской помощи в пенитенциарной системе крайне ограничен: у тюремного врача в запасе обычно есть лишь «аспирин и анальгин». Многие заключенные теряют здоровье из-за несвоевременной или недостаточно квалифицированной медицинской помощи. Право получить доступ к конкретному специалисту, лечь в «гражданскую» больницу или получить необходимые медикаменты формально есть у каждого заключенного, но, как следует из интервью, на практике зачастую оно не реализуется.
Решение направить заключенного в лечебное учреждение за пределами системы ФСИН связано с рисками для врачей – сотрудников исполнительного учреждения. Например, как следует из интервью, они могут опасаться обвинений в том, что приняли взятку от заключенного, пожелавшего использовать пребывание в больнице как способ улучшения условий содержания. Другими причинами могут быть дефицит материальных и человеческих ресурсов в медицинской службе ФСИН и восприятие заключенных как недостойных лечения в глазах сотрудников СИЗО или колонии, равно как и в глазах некоторых медиков в колонии. Обращение за медицинской помощью может восприниматься как манипуляция, намеренное и неоправданное привлечение дополнительного внимания.
«Потому что заключенные… Которые просто сами себе наносят повреждения для того, чтобы, как они говорят, «попасть на больничку». То есть он себе там вены порезал, его отправили в больницу, полежал там, восстановили и опять его вернули в зону. Как они сами говорят, «вскрываться пришлось». Его допекли сокамерники или кто там был, обстановка окружающая такая, что он сам себе вскрыл вены... Понимаете? Естественно, это больше демонстративно, чем попытка как таковая».
Иннокентий, судебно-психиатрический эксперт, тесно работает с ФСИН
Неоказание медицинской помощи и необеспечение необходимых условий для людей с хроническими заболеваниями тоже необходимо считать насилием по отношению к заключенным. Для мест принудительного содержания характерна скученность, которая подразумевает, что в одной камере находится много заключенных, а камеры компактно расположены на этаже – в такой ситуации буквально нет возможности разминуться. Эти условия содержания способствуют распространению угрожающих жизни болезней, например, туберкулеза. Кроме того, в ИВС, СИЗО и колониях практически невозможно добиться условий содержания, необходимых арестантам по состоянию здоровья, например, при онкологических, сердечно-сосудистых заболеваниях, сахарном диабете и других хронических болезнях, которые требуют специального медицинского ухода. При этом смерть в местах содержания может навредить отчетности, поэтому самая экстренная помощь, как правило, оказывается. Таким образом, человек с хроническим заболеванием может быть вынужден существовать в невыносимых условиях, когда место поддерживающей медицинской помощи занимает критическая.
«Без холодильника я не могу держать инсулин, мне нужно в холодильнике его держать. Если я его держу не в холодильнике, он перестает нормально действовать. Раз нет инсулина – все, хана. Он у меня упал – я труп, он поднялся – я тоже труп, разговаривать не могу, все прочее. Поэтому 16 вызовов скорой, дважды госпитализация в больницу, потому что, когда врачи меряют, у меня сахар 32 [ммоль/л при норме диапазона 3,3 до 5,5], и инсулин мой не действует, потому что он перегрелся в горячем помещении».
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
Когда речь заходит о пытках, физическом и психологическом насилии в колонии, важную роль в судьбе заключенного играют врачи. Например, врач принимает решение, фиксировать ли документально источник увечий со слов пациента, если тот заявляет о пытках. Врач влияет на то, какую медицинскую помощь и медикаменты получает тот или иной заключенный, отвечает за документирование состояния здоровья и осуществляемых медицинских манипуляций, что впоследствии само по себе может стать доказательной базой в деле о пытках в колонии. Один из экспертов-правозащитников рассказал нам как раз о таком случае, когда факт пыток удалось доказать не напрямую, а благодаря документации об оказании медицинской помощи.
«Там [в медицинской экспертизе] достаточно большой перечень вопросов, направленных на установление причинно-следственных связей между действиями медицинских работников и причинами, которые способствовали причинению этой травмы – то есть действия каких-то неустановленных лиц. Эту экспертизу мы ждем: дело в том, что она имеет очень большое значение, и, возможно, будет возбуждено уголовное дело. Наконец-то! <...> Обычно заявители сразу же (если не успевают, то вместе с нами) идут в травмпункт и фиксируют травму как можно быстрее. Это является отправной точкой для доказывания. В колонии это не так – сами знаете, это невозможно по большей части. У него [заключенного] в результате травмы были причинены в мае, а что-то отмечено в медицинской документации о том, что ему мазь выдали, – спустя несколько недель. Но в дальнейшем он обращался регулярно, и в дальнейшем записи были, и он был отправлен на МРТ – ему [его] делали даже в исправительной колонии. Логически выстроив всю цепочку происходящего, добившись того, чтобы следователь опрашивал после нас всех свидетелей и очевидцев (мы тоже опрашивали всех возможных очевидцев), мы добиваемся того, чтобы действительно был указан факт причинения ему телесных повреждений пока что неустановленными лицами, хотя мы знаем, кем. И хотя бы в рамках официального расследования был вынесен рапорт о том, что ему были причинены тяжкие телесные повреждения. То есть о наличии признаков состава преступления».
Антон, правозащитник
В этой ситуации особенно проблематично то, что врачи, хоть и являются в некоторой степени обособленной группой работников в колонии, все же интегрированы в систему ФСИН и не действуют полностью автономно (33). Кроме того, врачебный персонал не взаимодействует с заключенными напрямую, а любые решения, в том числе о медицинской помощи, принимаются при посредничестве других сотрудников колонии. В результате стандарты оказания медицинской помощи определяют не столько медики, сколько сотрудники ФСИН, а сами медики привлекаются для осуществления давления на заключенных или сокрытия доказательств такового.
33 Рунова, К. А. (2019). «Неуместная» гуманность: как работают врачи в пенитенциарной системе России. The Journal of Social Policy Studies, 17(3), 345-358.
Нехватка социальных и финансовых ресурсов
Будучи задержанным или арестованным, любой человек жестко ограничен в своих действиях, поэтому ему приходится полагаться на сети поддержки – своих родственников, друзей и близких. Люди из сетей поддержки должны быть готовы действовать в экстренной ситуации и мобилизовать ресурсы: приехать в отделение, найти и оплатить адвоката, узнать, как надо действовать в подобной ситуации, как зафиксировать факт пыток и неправомерных действий сотрудников, обратиться в правозащитные организации, возить передачи, взаимодействовать с правоохранительными органами. Большинство людей не обладают таким существенным социальным капиталом, а потому более уязвимы:
«Я думаю, да, что если у него [заключенного] активный адвокат, активные родственники, которые навещают, то у него меньше риск, наверное, подвергнуться каким-то пыткам, я бы сказал. В любом случае какая-то минимальная публичность – это лучше, чем ее полное отсутствие».
Владимир, правозащитник
Ограниченность в финансах – другая распространенная уязвимость. Судопроизводство требует много времени, совмещать его с трудоустройством не всегда возможно. В результате приходится тратить средства на покрытие расходов на адвокатов, поездки в суды и другие действия, связанные с доказыванием своей невиновности, зачастую для этого человек вынужден продавать имущество. Люди без имущества в собственности в такой ситуации вынуждены сдаться и подвергнуться наказанию за правонарушения и преступления, которых не совершали. В ряде случаев эти два вида уязвимости – экономическая и социальная – идут рука об руку.
«Есть такие незащищенные слои, то есть люди небогатые. Особенно это работает в каком-нибудь районе, в глухой деревне, где менты знают, что эти люди особо шум не поднимут никак. Они не очень активные, небогатые, живут тихо, спокойно. Возможно, что пьют. В общем, контингент не самый благоприятный, скажем так. И на них, конечно, полицейским можно палки делать очень легко. У нас случай был. Один из заявителей после того, как его забрали в полицию, умер. Но там расследование еще идет. Полицейские говорят, что он просто от эпилепсии умер. Мы расследуем и думаем, что есть причастность сотрудников полиции. Мы знаем, что раньше к этому человеку постоянно приходили сотрудники полиции, постоянно липовые административки на него составлялись. Просто участковый делал на нем палки за какую-то фигню, например, за распитие в общественном месте. Просто на нем поднимал статистику, и он знал, что тот ничего не сделает».
Игорь, правозащитник, имеет опыт работы в прокуратуре
Однако, как мы писали выше, наличие финансовой обеспеченности в некоторых случаях становится поводом для вымогательства, а значит, повышает вероятность попадания в ситуацию произвола и пыток. С родственниками тоже связаны определенные опасности. Сотрудники могут использовать давление и угрозы в адрес близких людей задержанного в качестве инструмента пыток (34).
34 Запрещенные методы психологического воздействия:
анализ российского и международного права URL: https://pytkam.net/doklad-kpp-o-psihologicheskih-pytkah-v-rossii-i-mire/
«Они вообще вынудили меня позвонить матери. И она ко мне туда тоже приехала, и они пытались потом еще и на нее давить. В частности, уголовная статья и вот это все по кругу».
Руслана, имеет опыт задержания
«Сидит, допрашивает-допрашивает, и такой: «Ладно, не хочешь по-хорошему, сейчас будет по-плохому». Я говорю: «Как?». «Сейчас, – говорит, – узнаешь». Я сижу на стуле напротив стола. Он встал, говорит: «Пошли в актовый зал». И они меня повели в актовый зал. Второй участковый дал мне стул, поставил... взял себе стул. Прижал меня к стулу, ногами, получается, где бедра идут, привязал ремнем. Начал опять допрашивать. За каждый мой неправильный ответ он начинал меня бить электрошокером в паховую область. Ну не бить, а наносить током удар. Это продолжалось, наверное, около получаса, думаю так. Они от меня нормального ответа не дождались, поехали за моим братом. Потом привезли моего брата, начали его таким же методом пытать, выбивать из него правильный ответ на вопрос «Куда делись деньги?». Брат им сказал, что мы ничего не брали. Мы там просидели до половины третьего ночи. Участковый говорит: «Пусть кто-нибудь из вас признается. Я сейчас пойду, покурю, зайду, чтобы кто-нибудь из вас признался, взял вину на себя».
Геннадий, имеет опыт задержания
При этом поддержание связи с адвокатами, правозащитниками и журналистами требуют от находящегося в изоляции человека большого мастерства. С одной стороны, эти сети поддержки способны защитить человека и помочь ему отстоять свои права. С другой стороны, возможности отстаивать свои права изнутри СИЗО и колонии крайне ограничены, и подача жалоб и другие действия, которые заключенные предпринимают для отстаивания своих прав, могут иметь негативные последствия для заключенного, способствовать ухудшению его положения (подробнее об этом мы рассказываем в следующем разделе). По этой причине заключенные иногда не хотят афишировать свои деловые отношения с правозащитниками и адвокатами или инициировать защиту своих прав, пока находятся внутри пенитенциарной системы. Один из успешных случаев сохранения такого баланса описывает правозащитница Василиса.
«И может быть такое, что заключенные по тем или иным причинам не готовы с нами говорить. Но мы настаиваем на том, чтобы заключенных к нам в любом случае привели, потому что была, например, история в одной из колоний, когда у нас была информация, что человека искалечили, и поэтому мы вызвали, сказали, что хотим с ним поговорить. Нам принесли письменный отказ от общения с ОНК с его подписью. И мы сказали, что нас не волнует его письменный отказ, потому что вообще-то в законе не написано, что можно отказываться от общения с ОНК, и мы хотим этого человека увидеть. И действительно, когда его привели, мы увидели, что у него искалечено лицо, и это была важная информация, мы смогли ее зафиксировать. Ему потом она тоже пригодилась, когда он освободился и пытался восстановить как-то свои права. Но в той ситуации он никак не мог дать понять нам, какая у него позиция, поскольку он находился в той ситуации, когда он был вынужден делать то, что сотрудники ему говорят. <...> И на порядки там [в колонии] напрямую жаловаться, конечно, нельзя, иначе будет очень плохо. Но можно жаловаться на что-нибудь другое. Можно жаловаться, например, на то, что происходило с тобой в другом учреждении. Это вообще безопасные темы».
Василиса, бывший член ОНК
Невидимые проблемы
Есть многочисленные группы людей с потребностью в особых условиях или особом отношении, чьи нужды не учитываются правоохранительной системой и ФСИН. Насилие по отношению к ним не всегда совершается намеренно. Наши данные скорее свидетельствуют о равнодушии к их проблемам. В этом разделе мы перечислим некоторые из таких групп, но их список не может считаться исчерпывающим: хотя не все эти группы малочисленны, доступ к их представителям бывает затруднен.
Бездомные люди
Одной из этих категорий являются люди, которые живут на улице. Как правило, у них есть проблемы с документами, и практически отсутствуют социальные и финансовые ресурсы для защиты себя. В результате их часто задерживают полицейские, ведь на них всегда удобно «повесить» административное правонарушение. В то же время стереотип по отношению к этой группе работает и в полицейском отделении – неприязнь в данном случае исходит и от сотрудников, и от других задержанных.
«Там, помню, женщина одна была, в принципе очень хороший спецприемник, даже, можно сказать, образцовый. Она без определенного места жительства, алкоголичка, и ее туда доставили. С кем ее содержать, если все там более-менее приличные женщины попадаются? В общем, ее отмыли, дали ей какой-то халат, она стала чистенькая в этом халате».
Арина, правозащитница
Люди с зависимостями
Любая зависимость, например, алкогольная или наркотическая, автоматически усиливает уязвимость человека перед системой: такие люди с большей вероятностью могут быть задержаны полицией, потому что из них легко сделать «преступников». Кроме того, устоявшееся в обществе негативное отношение к таким людям практически полностью оправдывает в глазах многих обывателей любые насильственные действия, которым их подвергают правоохранители. Сотрудники знают, что широкая общественность вряд ли вступится за них.
«Потому что человек пьет сильно, он уже очень болел от этого, от алкогольной зависимости страдал. И участковый увидел. Почему бы на нем не поднять себе статистику? И это сплошь и рядом происходит, к сожалению, и люди не пытаются как-то защитить свои права, не жалуются. Не знаю, почему. Поэтому в зоне риска ранее судимые, в первую очередь, 100%. Их прямо очень любят. Ну, и в целом, какие-то люди неблагополучные».
Игорь, правозащитник, имеет опыт работы в прокуратуре
Беременные женщины и дети женщин-заключенных
Среда в местах отбывания наказания ориентирована в первую очередь на взрослых мужчин. Условия содержания не адаптированы под беременных или недавно родивших женщин. Они нуждаются в особых условиях и доступу к специализированной медицинской помощи.
«В первый раз я пришел в камеру, там на бетонном полу лежала женщина. Меня это удивило. Я говорю: «В чем проблема?». Она говорит, что на второй ярус не может залезть. Потом я начал заниматься проблемами женщин. Они [сотрудники] обещали, что выполнят, что женщине найдут место. Через четыре дня я пришел: женщина как лежала на полу, так и лежала <...> Мы уже случайным образом выявляли выкидыш, прерывание беременности, потому что это не фиксируют нигде. Эти вещи не фиксируют. Нигде статистика не проходит. Попробуйте найти смертность, травматизм среди детей ФСИН. Статистику ФСИН. Ее не найдете».
Мирон, правозащитник
Как мы уже упоминали, этапирование – один из самых тяжелых периодов нахождения в правоохранительной системе, и в это время дети также особенно уязвимы.
«Это не просто какой-то купейный вагон, решеткой [отделка] и все. Рядом может ехать мужской вагон с туберкулезниками, которых везут в больничку в какой-то другой регион. Тут же дети с мамками. И вот так они болтаются, каждый за решеткой, их обычно набивают человек по восемь, по двенадцать. И как они там? Это же дикость. Для нормального человека это дикость, а у нас [во ФСИН] это нормальное явление. Никто об этом не говорит, потому что никто не знает».
Мирон, правозащитник
Трансгендерные люди
Трансгендерные люди, то есть люди, чья гендерная идентичность, внешность и поведение не соответствует тому, что типично ассоциируется с их биологическим полом, сталкиваются с усиленной стигматизацией (35) и высокими рисками насилия, так как сам их способ мыслить о себе бросает вызов сложившимся общественным представлениям. Устройство пенитенциарной системы не учитывает проблемы таких людей и не предпринимает ничего для их защиты.
«У него документы мужские, а части женской груди [сохранены], или там орган мужской, причем документы еще мужские. Вот он сидит в этой колонии… Куда его впустить? В мужскую колонию, где будет насилие? У него физиология женская. Я смотрел эту экспертизу, там репродуктивная функция сохранена, то есть при определенных условиях трансгендерный мужчина может родить, потому что эти функции остались. А он идет в мужскую колонию. Понимаете? Это пока еще единичные вещи. Но эти случаи есть».
Мирон, правозащитник
35 Стигмой называют «качество, выдающее какое-то постыдное свойство индивида» для общества. Гофман И. Стигма: Заметки об управлении испорченной идентичностью. Часть 1. Стигма и социальная идентичность. Часть 2. Контроль над информацией и социальная идентичность / пер. М.С. Добряковой. 1963. С. 3
Сексуальность
То же самое можно сказать и о людях, чья сексуальная ориентация не вписывается в культурные представления, принятые в местах отбывания наказания. По умолчанию такого человека в мужской колонии определяют на низшую ступень тюремной иерархии, и он становится особенно уязвимым к насилию со стороны как заключенных, так и сотрудников.
«Если дело связано с ориентацией или каким-то образом известно в мужском учреждении, что человек имел какие-то сексуальные контакты с другими мужчинами на воле, то понятно, что он окажется в какой-то унизительной, плохой ситуации – его будут этим шантажировать. Такие вещи мы понимали заранее и иногда пытались как-то контролировать».
Василиса, бывший член ОНК
Выводы
В этой главе мы показали, что пытки и насилие существуют как естественный атрибут нынешней правоохранительной системы, они могут применяться сотрудниками полиции и ФСИН для подавления граждан, которые находятся в их власти. Власть сотрудников обеспечивается государством, и все действия сотрудники выполняют от лица государства.
Мы показали, что некоторые люди (на основании пола, возраста, национальности, здоровья и других характеристик) сталкиваются с более высокими рисками задержания и, соответственно, рисками столкнуться с пытками в отделении полиции и местах отбывания наказания, а также во время подачи жалобы против правоохранителей. Уязвимости усиливают асимметрию власти, а асимметрия по умолчанию существует между гражданином и сотрудником. Чем больше дисбаланс власти, тем более уязвимым становится человек.
В случаях, когда сотрудники пытаются превратить задержанного человека в «преступника», успешность подобных манипуляций зависит от того, насколько много у него ресурсов для защиты и сопротивления. Хватит ли у него опыта, понимания работы правоохранительной системы, а также физических и психологических возможностей для того, чтобы выдержать давление при задержании и в заключении? Подкован ли он юридически? Знаком ли он с людьми, которые могут помочь ему защитить свои права? Есть ли у него временные и финансовые ресурсы для найма адвокатов и участия в судопроизводстве? Ответы на эти и другие вопросы определяют степень уязвимости человека, которая влияет на то, насколько легко у правоохранителей получится добиться признательных показаний или других целей при общении с задержанными.
Соседи по тотальному институту
Из предыдущей главы можно сделать вывод о том, что для многих правоохранительных и исправительных учреждений пытки – это нормальная часть взаимоотношений между сотрудниками и задержанными или заключенными. В связи с этим имеет смысл подробнее рассмотреть характер взаимодействия между этими двумя группами в целом и попытаться понять, что на него влияет.
Когда человек задержан полицией, отправлен в СИЗО или место отбывания наказания, он оказывается в непосредственной близости к правоохранителям. Контакты с внешним миром, родственниками и близкими затруднены, человек остается один на один с новым бытом и новыми соседями. Эти соседи – не только другие задержанные или заключенные. В полицейском отделении, СИЗО и колонии свое время проводят как предполагаемые преступники, так и полицейские и сотрудники ФСИН.
Любому бросаются в глаза закрытость и обилие барьеров в правоохранительных учреждениях. Полицейские участки, СИЗО, колонии – режимные объекты. Туда невозможно попасть без особой санкции и причины, без правильно оформленного письменного разрешения, пропуска. Для внешнего мира эти места не вполне известны и понятны. Сотрудников – так же, как и заключенных и задержанных – скрывают стены.
«Везде замки, то есть ты проходишь какие-то там железные двери, карточные пропускные пункты. Ты понимаешь, что ты за какой-то оградой и просто так тебе оттуда не уйти».
Руслана, имеет опыт задержания
Вслед за Эрвином Гоффманом такие учреждения социологи называют тотальными институтами (36). Тотальный институт – место, в котором контакты с внешним миром минимальны, а внутренним распорядком управляет персонал, чья основная работа – надзирать и контролировать. Исправительные колонии, ИВС и СИЗО, несомненно, можно отнести к тотальным институтам наряду с армией, школами-интернатами, психиатрическими лечебницами или монастырями (37). Во всех подобных учреждениях повседневные занятия выполняются централизованно, причем частная жизнь, работа и сон «подопечных», или «постояльцев», происходят в одном и том же месте и в подчинении общей цели учреждения (исправительной, учебной, религиозной и т.д.).
Если подходить к определению тотального института менее строго, то отделения МВД и даже автозаки можно причислить к этой же категории. Хотя пребывание там ограничено во времени и задержанным не предписано особым образом работать или проводить досуг, эти временные пункты пребывания закрыты для внешнего мира почти так же, как и колонии, а порядок действий в них тоже определяется администрацией. Кроме того, нередко наблюдается желание полиции дисциплинировать задержанных (38). С учетом этих замечаний все правоохранительные учреждения можно рассматривать через призму понятия «тотальный институт».
Данный термин позволяет объяснить рутинное функционирование учреждения, где взаимодействуют правоохранители («персонал») с задержанными и заключенными («постояльцами»). Такие учреждения закрыты от внешнего мира, внутренний распорядок и распределение ролей четко регламентированы.
В настоящей главе мы воспользуемся понятием тотального института для того, чтобы проанализировать те условия, в которых разворачивается взаимодействие правоохранителей с задержанными и заключенными. Мы рассмотрим, как взаимодействие этих двух групп формируется в соответствии с особенностями сложившейся исторически среды или вопреки ей. При этом будем отмечать как разделяющие эти группы барьеры, так и общее в их опыте, поскольку любые практики, которые работают на диалог, поддержку и солидарность в тотальном институте, могут использоваться для борьбы с применением пыток. В связи с этим наблюдения о практиках установления добрососедских отношений выделены и представлены в конце главы.
36 Гоффман Э. Тотальные институты / Пер. с англ. А. Салина; под ред. А. Корбута. Предисл. Д. Шалина. – М.: Элементарные формы, 2019
37 Следует отметить, что сегодня социологи переходят от более строгого понятия «тотального института» к «пористому институту». Пористый институт также довольно закрыт, поддерживает дисциплину и правила, но способен реагировать на происходящее в обществе и во власти. Например, тюрьмы впитывают в себя убеждения, нравы и ресурсы других институтов, таких как религия или политика. Состав заключенных меняется, появляются новые люди, способные «импортировать» новую культуру, и т.д. [Ellis R. Prisons as porous institutions// Theory and Society 50 (2):175-199 (2021)]
38 Owen, O. H. (2012). The Nigeria police force: an institutional ethnography (Doctoral dissertation, University of Oxford).
Оппоненты в тотальном институте: напряжение между правоохранителями и арестантами
Правоохранители и задержанные/заключенные относятся друг к другу с недоверием и поддерживают социальную дистанцию. Каждая группа подчеркивает свои отличия и превосходство над другой, противопоставляет себя оппонентам.
Взаимная маркировка оппонентов
Уже на уровне языковых обозначений появляются сильные, бросающиеся в глаза ярлыки, способные оскорбить. Правоохранителям важно так или иначе отделить себя от тех, кого они охраняют, на кого они максимально непохожи.
«В судах по условиям содержания, когда я заявила, что не было постельных принадлежностей, представитель ФСИН заявила: «потому что у нас не перевозка людей, у нас перевозка спецконтингента».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
Ниже представлены скриншоты обсуждения из паблика сотрудников ФСИН о том, как стоит называть заключенных. Оговоримся, что высказывания в публичном пространстве и действия в реальной жизни могут отличаться.
Поиск языкового обозначения заключенных
Источник: Пост в сообществе сотрудников ФСИН vk.com/p_fsin?w=wall-185347562_211520
Аналогичным образом задержанные и заключенные противопоставляют себя сотрудникам. В нейтральной речи описание чаще всего происходит через упоминание функциональных ролей: «участковые», «опера», «конвоиры», «спецы», но в предложениях с оценочными суждениями могут встречаться более пренебрежительные оценки: «бабешки», «менты», «мусора», «звери».
«Мне не позволяют мои, так сказать, устои трудиться на администрацию, на мусоров».
Вениамин, имеет опыт заключения
В большинстве случаев правоохранители и заключенные, даже прекратившие работать и отбывать наказание, продолжают воспроизводить или как минимум замечать свою обособленность друг от друга, подчеркивать различия.
Группы поддержки оппонентов: свои и чужие
Правоохранители и заключенные имеют свои круги поддержки. Например, заключенные поддерживают друг друга, чтобы добиваться системных изменений.
«[Я приехал в место заключения, и те, кто там был, уже писали жалобы]. Сплоченности было меньше – один-вдвоем [писали]. По факту, они [заключенные] ничего не могут сделать. А так – нас собралось побольше, я это все организовал, собрал в кучку нормальных людей, и дело пошло-поехало. Потому что уже легче намного».
Артур, имеет опыт заключения
Правоохранители также имеют поддерживающие их в борьбе за права сообщества. И для правоохранителей, и для заключенных/задержанных действуют общественные организации, помогающие онлайн-площадки. При этом заметна подчеркнутая неприязнь представителей групп поддержки к оппонентам. Например, правозащитники могут отказать правоохранителям в поддержке и сочувствии...
«Сотрудники колонии тоже говорят: «А что это вы осужденными-то занимаетесь? Наши права тоже надо защищать, мы тут сидим с ними возимся, мы тоже страдаем». <...> Другой работы нет, предположим, поселочек, удаленный от центра, есть работа только в колонии. Они говорят, что эти срок свой отсидят, а мы здесь продолжим с утра до вечера каждый день на работу… А я им говорю, что ничем помочь не могу. Никто их тут не держит».
Арина, правозащитница
Так же и правоохранители, видя насилие, готовы не защищать пострадавшего, поскольку она принадлежит к группе задержанных. Альтернативная принадлежность пострадавшего, однако, меняет и отношение к нему.
«Один из них, даже когда после пыток, всего, когда меня туда завели, он спокойно начал со мной разговаривать: «Почему ты не скажешь?» Он когда мою фамилию услышал, [спросил]: «А этот, он кто тебе?» Он назвал имя одного человека. Я говорю: «Это мой двоюродный брат». «А почему ты раньше не сказал? «А то я б тебе чем-то помог там. Я с ним работал в ОМОНе». Потом он маску снял, с меня пакет снял, с головы, сигареты дал, воду дал. <…> [Его коллеги видели, что он снял маску], один из них сказал: «Почему ты маску снял?, он тебя запомнит, мало ли чего, он заявление напишет». «Нет, он свой пацан. Я, – говорит, – с его же братом работал».
Ильдар, имеет опыт задержания
Приязнь к «своим» и «сохранение лица» становятся важнее справедливого обращения с оппонентами. Так, правоохранители подчеркивали, что скорее заступятся за своих коллег и закроют глаза на что-то, чем осудят, даже если они не согласны с происходящим.
«Если мент неправ, и при этом он здесь и сейчас, грубо говоря, в каком-то замесе кого-то бьет, то второй мент его будет поддерживать. Он, возможно, как-то это все [избиения] станет нивелировать, растаскивать, но он все равно будет вытаскивать своего в первую очередь. Потому что даже в таком столкновении, пусть оно будет словесное или физическое, ты всегда, как бы так сказать, всегда за своих. И если ситуация, что свой не прав, ты все равно будешь за него, скажем так, чтобы его вытащить. То есть ты видишь, что он творит херь, что он может влететь, но ты его вытаскиваешь из этого, покрываешь. Я вам даже так скажу насчет личных переживаний, я знал, допустим, что вот этот человек – взяточник, и его тут хлопнули, и мне было его жаль, потому что он свой, и все».
Матвей, бывший сотрудник МВД
«Нельзя показывать такие вещи народу, надо их тихонько сразу сажать на очень много [лет] <...> То есть это система целая. Ведь это поймали генералов – надо увольнять сразу кучу народу. Не только этих генералов, это окружение надо увольнять, потому что все всё знали. Это надо, не знаю. Не знаю, чего надо делать, но надо делать очень тихо».
Яков, бывший сотрудник МВД
Тот, кто критикует своих или сотрудничает с чужими, либо не соответствует «корпоративным стандартам», исключается из группы. Отношение к критике «своих» хорошо иллюстрирует обсуждение на форуме сотрудников МВД под постом о суициде молодого человека, который проходил стажировку в одном из отделений полиции. Он совершил самоубийство, оставив предсмертную записку, в которой обвиняет начальника УВД. Большинство комментаторов в обсуждении считают ответственным за случившееся исключительно самого молодого человека, используя такие описания, как «трус и эгоист», «трус и конь», «терпила и лох». Отдельно и с осуждением они отмечают, что стажер «мало того, сколько горя родным принёс, ещё и записку написал», и тем самым добавил проблем коллегам и «запятнал честь мундира».
С немногочисленными пользователями (в основном, с женскими именами в никнейме), которые, напротив, называют молодого человека «мальчиком» и предлагают разобраться, не было ли со стороны старших по званию (по их словам, известного своей жестокостью к коллегам) и системы в целом действий, которые можно оценить как доведение до самоубийства, многие спорят:
«Это только у нас в России 24-летние мальчики бывают. Потому что воспитывают мальчиков, а не мужчин и войнов. А потом валят- психологи не доглядели, начальник довел, с работой не справился, ВВК прохлопала, коллектив равнодушный, дежурный гад оружие вовремя не забрал. Все виноваты, всех привлечь, а что родители овцу жертвенную воспитали, а не мужика никто не предъявляет».
«Увязывать суицид и профдеятельность... наивно».
«Там что институт благородных девиц внимательно к нему относиться, больше сотрудникам заняться нечем ,меня пацана двадцатилетнего на улицы выкинули одного без мамок нянек и со своим умом доходил до всего»
При этом собственный опыт столкновения с дедовщиной и жестоким обращением обесценивается («мы и не такого говна хлебнули, и ничего»), а исключение из сообщества происходит не только для самого молодого человека, но и для тех, кто высказывает к нему сочувствие:
«Наверное ,тебе тоже сваливать надо, не для тебя эта работа раз такие мысли посещают».
«Девушка Вы уж извените но Вам надо детей расти, а не в милиции неокрепшую женскую психику ломать и свою материнскую любовь направте на маленьких дитишек, а не на 24 летних детей».
Примером похожего «исключения из своих» у заключенных может быть граница, которая проходит между арестантами и «быками» – также заключенными, но согласившимися применять силу по указу правоохранителей.
«Все мы сидим и ждем лагеря, когда в лагерь нас отправят. И тогда с тобой начинают опера работать, чтобы уговорить тебя остаться работать в хозчасти быками. Вот тогда они могут и избить тебя, и свинью тебе подложить какую-нибудь, также в камеру подкинуть или сотовый, или еще чего. Всякими такими незаконными методами шантажировать тебя, что, мол, у тебя статья вон какая, приедешь в лагерь, а мы стукнем, что ты, мол, на нас работал, на администрацию, там тебя сразу в обиженки засунут. Так что думай, оставайся. Это с молодыми так поступают. Поэтому много, до 50%, быков – это подставленные операми. <...> Над быками и глумятся, во-первых, мусора, а во-вторых, постоянно... То есть они чувствуют на себе такое брезгливое отношение от зэков, что и те не считают за людей, и эти не считают за людей. То есть они меж двух огней оказываются. И там вообще может выжить только самый последний подонок».
Вениамин, имеет опыт заключения
Итак, разделение на «своих» и «чужих» происходит как на уровне бытовых практик, так и на лексическом уровне. В условиях общежития, когда смешение неизбежно, оно призвано поддерживать существующий социальный порядок, основанный на разделении.
Соседи по тотальному институту: совместное проживание и схожее положение
Тотальный институт, по мнению Э. Гоффмана, представляет собой «помесь соседского сообщества и формальной организации» (39). Действительно, помимо функционирования самого пенитенциарного учреждения, описания сотрудников и бывших заключенных включают и значительное число картин жизни рядом друг с другом.
«Я им [сотрудникам ФСИН] всегда говорю: «Грань между заключенными, подследственными и вами очень тонкая. Вы находитесь в одной лодке, в одном пространстве. Только каждый имеет другой статус, а жизнь, в общем-то, у вас проходит одна. Отличие только в том, что они в камере, а вы как бы на свободе, но в тех же условиях, в том же здании. Поэтому вам тоже нужна помощь».
Михаил, священнослужитель в СИЗО
Правоохранители и заключенные (40) не только делят пространство одного учреждения (и его суровые условия), но и имеют много общих черт. Описывая свое положение, информанты упоминали бедность, ограниченные жизненные возможности и следы, которые система оставляет на представителях обеих групп, – стигму тотального института. Эта часть главы посвящена схожим чертам правоохранителей и тех, кого они задерживают или охраняют.
39 Гоффман Э. Тотальные институты / Пер. с англ. А. Салина; под ред. А. Корбута. Предисл. Д. Шалина. – М.: Элементарные формы, 2019. C. 41
40 В этой части речь пойдет почти исключительно о заключенных, а не о задержанных.
Соседство опасных иерархий
Администрация пенитенциарного учреждения распределяет права и имущество, устанавливает правила и надзирает за их выполнением. И это касается как правоохранителей, так и заключенных. Параллельно, «в тени», действует неформальная тюремная иерархия. Жесткость обеих систем становится повседневностью и для правоохранителей, и для их поднадзорных.
С одной стороны, правоохранители обладают властью над заключенными. По словам наших респондентов, эта власть практически неограниченная.
«Солдат же понимает, что он через два года – тогда служили два года – уйдет домой. И ему ничего не грозит. А в следственном изоляторе придешь, скажешь: «Еще раз увижу, что на кастрюле жирный налет, твое пребывание в следственном изоляторе продлится на полгода-год». Поэтому там было немножко другое. Что сказал – они тут же все исполняли беспрекословно. Солдат надо было гонять, а этим надо было только «мяу», и они уже все исполняли».
Елена, сотрудница ФСИН на пенсии, бывшая сотрудница МВД
С другой стороны, сами правоохранители могут испытывать жесткость и насильственный эксплуатационный характер своей служебной иерархии. Они вынуждены подчиняться любым приказам от старших по званию коллег.
«Очень жесткая иерархия. Абсолютное отсутствие какой-либо демократии, у подчиненных нет какого-то права голоса, хотя вроде как даже процессуально они иногда имеют право на это. Но к сожалению, по сути все сводится к тому, что то, что сказал начальник, то и надо делать, даже если ты с этим не согласен. Отношения тоже в коллективе соответствующие. То есть я увидел какого-то злого босса, злого начальника, который там сидит до 6-7 вечера, и пока он не уйдет, никто не встанет и не пойдет. Хотя вроде как рабочий день у них официально по ТК закончился, но раньше начальника никто не идет. Все пытаются выслужиться, все мечтают о повышении, все мечтают уехать и стать каким-нибудь прокурором района, жить хорошо и радоваться жизни. Все занимаются своими делами, работают, конечно, но без особого энтузиазма».
Игорь, правозащитник, имеет опыт работы в прокуратуре
Безусловно, правоохранитель может сменить работу и покинуть иерархию. Станислав в примере ниже так и поступил и в результате не только покинул жесткую иерархию, но и получил другой социально-экономический статус.
«Я не готов был к той роли марионетки, которой сказали – сделал. Сейчас я процессуально самостоятельный адвокат <...> И живу, и никто мне слова не скажет. Я захочу – в девять проснулся, захочу – в десять, захочу – ночью буду работать, то есть я сво-бо-ден. Как в песне: «Я свободен, словно птица в небесах».
А в системе я бы сидел с утра до ночи, херачил бы как ненормальный, получал бы три копейки. И каждый на улице мне бы тыкал, плевал бы в спину: «Это мусор там идет, да, это мент». Почему? Потому что все знают, что в ментовке работают – такой стереотип сложен – люди нечестные, непорядочные, сами преступники, сами крышуют кого-то, чего-то, бьют кого-то, совершают преступления».
Станислав, адвокат, бывший сотрудник МВД
Однако на момент ухода из органов Станислав имел хорошее юридическое образование, что выгодно отличало его на рынке труда, как сам он отмечает, от других сотрудников. Многим другим правоохранителям специфичность накопленного ими профессионального багажа практически не оставляет шансов на успешный переход к другому виду деятельности. Сама привычка существовать в иерархических отношениях и выполнять приказы делает этот переход тревожным.
«Страшно было, потому что смолоду я всю жизнь провела в погонах <...> Первое время на гражданке мне было очень тяжело, потому что я привыкла [говорить] «Да, так точно, есть». Поступил приказ, ты обязан его выполнять. Приказы командиров не обсуждаются».
Елена, сотрудница ФСИН на пенсии, бывшая сотрудница МВД
И персонал, и заключенные могут отмечать абсурдность и скептически относиться к правилам, которые во что бы то ни стало необходимо выполнять («я понимаю, что это глупость, он понимает, что это глупость, но у него вот такая инструкция»). В некоторых случаях тирания начальства в полиции или во ФСИН настолько схоже воспринимается представителями правоохранителей и их поднадзорными, что взаимная неприязнь между ними сменяется ощущением, пусть и кратковременным, товарищества людей в одной и той же тяжелой ситуации.
«Я даже знаю случай, в одном следственном изоляторе работал человек, сотрудник, его ненавидели все – и свои, и те, кто находился под стражей. Он ушел, его перевели, все вздохнули с облегчением. Причем сами сотрудники знали прекрасно, что его ненавидят. И те, кто сидели под стражей, тоже такие: «Ура-ура, его нет, слава богу, убрали!»
Арина, правозащитница
Теневая администрация, хоть и не имеет правового статуса и (по крайней мере официальной) поддержки государства, а опирается на криминальные ресурсы, все же обладает многими сходными с силовой системой чертами. Она тоже иерархична и построена по принципу жестко закрепленных статусов, сродни званиям.
Как и в иерархии правоохранителей, в «теневой вертикали» социальный лифт по-разному движется, когда едет вверх и когда вниз. «Порядочному» заключенному, как и рядовому правоохранителю, в принципе открыт путь наверх по иерархии (так, есть специальный статус «стремящихся», которые хотели бы приблизиться к воровской семье из «мужиков»; есть варианты выслуги). При этом если исключить примеры «блатных» (то есть наличия финансового и социального капитала), то в большинстве случаев параллельный путь тернист и связан с большим количеством рутинных поручений, необходимостью встраиваться и демонстрировать подчинение, унижаться. В цитате далее Евгений рассуждает о том, как устроен социальный лифт для правоохранителей:
«Все смирно, по струночке. Командир главный – командиру нужно обязательно “подсоснуть”, старшего подогреть – часы подарить. Все нормально, все четко».
Евгений, имеет опыт задержания
Для человека, плохо знакомого с порядками этих иерархий, либо не желающего в них встраиваться, социальный лифт будет заблокирован. Так, «первоход» – человек, впервые пребывающий в заключении, особенно не имеющий отношения к воровскому миру, – может стать «фраером», «лохом», над которым можно издеваться. Точно так же и «идейный» начинающий сотрудник, борец «за благое дело» не будет принят силовой системой – его либо отторгнут, либо подчинят.
«Представьте, наверху, например, кто-то хочет заработать деньги коррупционным способом и внизу дает устное указание: «По уголовному делу номер такой-то нужно, чтобы было принято вот такое решение. Я начальник, я так хочу». А человек, к которому такая просьба поступает, начинает задумываться: то ли начальнику угодить и просьбу эту выполнить, то ли навлечь на себя гнев. Именно один в один такие действия явились причиной моего ухода в свое время. Понимаете, когда говорят: «Почувствовал себя великим! К тебе уважаемые люди с просьбами обращались, а ты не выполнил. Пора уходить» <...> Бери деньги сам и делись. Либо уходи. Нельзя сидеть на мешке с деньгами – сам не берешь и другим не даешь. И когда я первый раз столкнулся с такой, назовем это нештатной, ситуацией, я уже был матерым старшим лейтенантом, который мог встать на совещании и генералу сказать: «А я, товарищ генерал, с Вами не согласен». И боковым зрением увидеть, как мои начальники, руководители, майоры, подполковники «втянули головы в плечи», потому что следующий вопрос генерала: «Так, подчиненный, встать. Кто воспитал?»
Борис, адвокат, бывший сотрудник МВД
Обе иерархии работают на поддержание порядка в коллективе. При конфликте на низших ступенях иерархии есть возможность делегировать переговоры соответствующим высоким позициям. И хотя, с одной стороны, в таких случаях ситуацию часто удается решить мирно, не прибегая к насилию, с другой – у представителей «низшего звена» обеих иерархий нет гарантии, что решение учтет их интересы, а не интересы вышестоящих.
«Там есть какая-то градация иерархичная: воры, бродяги, стремящиеся… В общем, есть люди, которые берут на себя ответственность, бремя авторитета, или у них уже есть этот авторитет. И они управляют. Они хотят каких-то благ, послабления от ФСИН, а ФСИН хочет, чтобы не было бунтов, побегов. Соответственно, там возникают какие-то очень странные нормы, типа… это обсуждаемая норма, она озвучиваемая, она очень глупая, но она озвучиваемая. Это не какая-то основная норма, но она доводится время от времени, где-то ее можно услышать. Не то, что ты живешь в колонии, и тебе сразу об этом говорят, но тебе говорят в какой-то момент, что если вдруг ты решил бежать, то должен поставить в известность, то есть сообщить об этом вору, который главный по подъезду, по области вашей, феодалу этой структуры. Это же бред. Очевидно, что он тебе будет выговаривать, потому что ему на х*й не нужны побеги, особенно массовые побеги, потому что это все будет приводить к давлению, к проверкам, закручиванию гаек. Это не нужно на х*й вору, скорее всего».
Юрий, имеет опыт заключения
Нисходящее движение по обеим иерархиям связано с насилием и по большому счету не подразумевает механизма исправления, возвращения на верх иерархии. Правоохранители говорят о страхе, что «погоны полетят», откуда «одна дорога – в тюрьму». У заключенных потеря положения происходит в виде попадания в касту «обиженных».
«Обиженных за людей никто не считает <...> Никто, от этого никто абсолютно не застрахован. При мне в бараке одного в обиженку отправили, он бычки собирал. Ему раз замечание сделали, два замечания сделали. Он не понимал. Все, его в обиженные определили. <…> Его ведут к смотрящему лагеря всего. Там собирается определенный круг, и его определяют в обиженные. Потом делают объявление по всему лагерю, что такой-то такой-то с сегодняшнего дня обиженный. Вот и все. <...> Он опускается ниже травы, тише воды и глаз не поднимает, выполняет любую команду. Любой зэк ему может команду дать, что сделать».
Вениамин, имеет опыт заключения
Несмотря на то что культуры двух иерархий – официальной и теневой – построены на взаимном антагонизме, любой человек, находящийся в тотальном институте, будь он в погонах или в тюремной робе, чувствует на себе груз обеих и риск насилия.
«Вся эта система, ФСИН, она построена на психологическом насилии и дисциплинарности <...> Это работает и с заключенными, этими «мужиками», которые сидят там. [Их] гнобят, как-то давит на них, с одной стороны, теневая администрация, с другой стороны, реальная администрация ФСИН. А тут вот эти касты еще. Надо, конечно, над ними поиздеваться. Или там какие-то более слабые люди, твои же коллеги «порядочные», но можно из них сделать, например, «козлов», в смысле как-то подставить».
Юрий, имеет опыт заключения
«Права сотрудников не то что нарушаются, их некому отстаивать. Они у них есть, права сотрудника, но их никто не отстаивает, за них никто не борется, кроме как сами сотрудники, а сами сотрудники находятся под давлением. Вот если опять колония, они находятся на двух полях: с одной стороны давит руководство, а со второй стороны осужденные давят. Они под колоссальным давлением находятся».
Марк, сотрудник МВД и ФСИН на пенсии
Следы тотального института – стигмы
Выше мы показали, как работают некоторые негативные стереотипы в смысле шансов на задержание. Например, бездомность может повышать шансы на задержание полицией, поскольку общественный стереотип может говорить о большей опасности людей, не имеющих определенного места жительства. Так же работает стереотип о наличии судимости как черте неблагонадежного человека: правоохранители проверяют бывшего заключенного на причастность к новым преступлениям снова и снова. Настороженное отношение к человеку в связи с какой-либо его чертой вызвано стигматизацией. Стигмой называют «качество, выдающее какое-то постыдное свойство индивида; причем характер этого качества определяется не самим качеством, а отношениями по поводу него» (41).
Иногда говорят о низком уровне доверия общества к заключенным и даже задержанным, что можно связать со стигмой. Сам факт того, что человек был арестован, проходил через допросы, а тем более через заключение, словно делает его «запятнанным», портит репутацию, лишает доверия.
«Но уже в дальнейшем я понял: если ты судим, то никто с тобой даже разговаривать не будет».
Петр, имеет опыт заключения
Даже если внешне освободившийся человек выглядит благополучно, он, вероятнее всего, все равно сталкивается с трудностями. Судимому человеку может быть нелегко найти хорошую работу, жилье и иметь равный с другими доступ к материальным ресурсам. Кроме того, он может быть лишен уважения, доверия и признания со стороны окружающих в силу «штампа, стоящего на нем» (42).
41 E. Goffman. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. N.Y. : Prentice-Hall, 1963.
42 Keene, D. E., Smoyer, A. B., & Blankenship, K. M. (2018). Stigma, housing and identity after prison. The Sociological Review, 66(4), 799-815.
«Допустим, я сейчас захочу получить президентский грант. Я не захочу, но чисто теоретически. Я в категории «обвиняемый». Кто мне даст президентский грант? А никто не даст».
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
Для обывателя бывший заключенный также может казаться потенциально опасным или как минимум вышедшим из «другого мира».
«Когда мой друг вышел [из тюрьмы], я его встретил, я его очень много расспрашивал о том, как в тюрьме. Просто мое любопытство: какие законы, как. В моем понимании это совсем другой мир, он никак к человеческим понятиям не относится. Вот как мы на улице общаемся и в тюрьме – это все совсем разное».
Олег, участник фокус-групповой дискуссии
Так же как и заключенные, сотрудники правоохранительной системы, равно как и специфика их работы, не вполне понятны обычным людям. Знакомство «нормальных людей» со стигматизированными – одна из задач стигматизированного сообщества, призванная выделить, хотя и в позитивном смысле, отличие его членов. Характерно, что один из респондентов замечает, что в России не хватает просветительских программ о правоохранительной системе.
«Если в Советском Союзе была, наверное, политпрограмма, на заводах проводили, что пить нельзя, то сейчас с населением никто не работает. Никто не объясняет в школах, кто такой полицейский, кто такой прокурор».
Петр, имеет опыт заключения
«Нормальные люди», не причисляющие себя к стигмам правоохранителя или заключенного, нередко предполагают, что отмеченным «печатью уродства» людям свойственно держаться своих, а не пытаться жить в обычном обществе со своим увечьем. Например, полицейским многие отказывают в способности эффективно менять работу не только потому, что специфические накопленные навыки не представляют ценности для другой работы, но и потому, что это сообщество видится стигматизированным, привлекающим «нездоровых» людей.
«Я всегда говорил, что ментально здоровый человек не пойдет в мусарню работать».
Участник онлайн-обсуждения
Аналогично существует мнение, что бывшие заключенные стремятся возвратиться в места отбывания наказания, где среди «своих» им комфортнее.
С одной стороны, стигма работает на внешнего наблюдателя: «нормальные» люди видят границу между собой и стигматизированными, выделяют их в отдельные сообщества, ставят под сомнение их нормальность, здоровье. С другой стороны, стигма чувствуется и изнутри самим ее носителем. Пребывание в тотальном институте оставляет след, заметный и неприятный для тех, у кого подобного опыта нет. Он также заметен другому носителю сходного следа. У правоохранителей и заключенных, в том числе бывших, повышается внимательность друг к другу, они с легкостью выделяют бывших соседей из общей массы окружающих. Известно, что они понимают положение друг друга лучше, чем внешние по отношению к ним группы «нормальных» людей. Так, например, в примере ниже бывший заключенный говорит о своей удивительной для непосвященных способности различать сотрудников правоохраны:
«То есть опыт жизни же тоже, как говорится…Я вам честно скажу, будет он идти без формы, сотрудник полиции, я имею в виду следователь либо оперуполномоченный. Участкового, может быть, я и не узнаю. Участковый ближе к людям, ближе к народу, он работает с людьми. А вот этих я вижу сразу: по походке, по выражению лица, по взгляду. Мы часто с женой идем, я говорю: «Мент идет». А она говорит: «А как ты это узнал?». Я говорю: «Так посмотри на него». Она смотрит, говорит: «Да человек как человек». Подходит, садится в машину, а у него на заднем сиденье фуражка лежит».
Петр, имеет опыт заключения
Такой же способностью относительно противоположной группы обладают и правоохранители.
«Он раз 10 становился заслуженным оперуполномоченным Российской Федерации. Вот он человек своего дела. Он видит всех. Мы с ним, когда в первый раз встретились лицом к лицу, а он стоит, зачитывает твое личное дело, ты должен назваться. И он на меня смотрит и говорит: «Это не ты». Понимаете, он просто на меня взглянул и сказал: «Это не ты».
Петр, имеет опыт заключения
После освобождения или ухода с работы ни заключенный, ни сотрудник ФСИН, ни полицейский часто не могут полностью выйти из этих ролей, ведь от «шрама» сложно избавиться. Отличие от других, «нормальных» людей может чувствоваться болезненно. Например, бывший заключенный видит четкую границу, отделяющую опыт прошедших тюрьму от опыта тех, кто такой строки в биографии не имел.
«Если бы не все эти моменты в моей жизни, которые я увидел, я, наверное, был бы совсем другим человеком. <...> Знаете, у меня есть еще такой приоритет: я когда у человека спрашиваю, что такое статья 105-я Уголовного кодекса, он стоит на меня смотрит, говорит: «Я не знаю», я [говорю]: «Какой же ты счастливый человек». То есть 105-я известная, это убийство. А когда человек говорит «я не знаю, что такое статья 105-я», я говорю: «Какой ты счастливый, ты ни разу не столкнулся с Уголовным кодексом». Просто ни разу. По-любому, когда человек где-то попадает, он достает книжку, Уголовный кодекс, начинает ее читать, и в итоге он запоминает, что это убийство».
Петр, имеет опыт заключения
Возможны различные варианты действий носителя стигмы. Кто-то остается в круге прошедших через тот же опыт, имеющих ту же «карьеру»: с этими людьми они ведут дела, работают, отдыхают, создают семьи.
«Пока я был в Анапе, созвонился со знакомым, с которым я познакомился в СИЗО. Его тоже освободили. Я ему позвонил, спросил на счет работы, он говорит: «Да, вообще не вопрос, где сейчас есть?» Я говорю: «Я в Анапе, отдыхаю сейчас в санатории». Он говорит: «Давай я приеду и тебя заберу?» «Да подожди, – говорю, – сейчас я отдохну три недельки, а потом я подъеду, куда ты скажешь». Мы встретились с ним и уехали туда, где он жил и работал. Где-то с полгода я, наверное, там проработал, может, чуть меньше. Потом он меня отправил к своему знакомому по электрике работать в другой город».
Виталий, имеет опыт заключения
Другие оказываются в круге схожих по стигме людей как бы случайно для себя самого.
«Есть такая штука, что полицейские держатся вместе. Это факт. И когда вы приходите работать в полицию, со временем гражданские друзья начинают отваливаться; ну, не то чтобы отваливаться – с ними меньше общаетесь. И вы в какой-то момент как будто бы проснулись ото сна, очнулись ото сна и увидели, что вокруг вас одни менты. Менты встречают с вами Новый год. Вы вышли замуж за мента, вы… у вас там всякие крестные менты. И вы понимаете, что это странно, но это невозможно остановить».
Элина, бывшая сотрудница МВД, психолог-криминалист
Еще один вариант поведения после формального выхода из тотального института – нарочито изолироваться от контактов с имеющими эту стигму.
«Главное – интересно всегда, когда люди уходят из лагеря, когда с ними прощаешься, они обещают писать, звонить, помогать, но стоит ему за порог лагеря выйти – день, два и все, и человек пропал. Это старые зэки нам еще в старом СИЗО объясняли. Это реакция организма, любой организм психологически, чтобы забыть ужас, что-то плохое, старается обрубить все концы, чтобы ничего тебя и твою память не связывало с этим».
Вениамин, имеет опыт заключения
Все упомянутые варианты поведения после расставания с тотальным институтом значимую роль в биографии человека отводят пребыванию в тотальном институте. И членство в стигматизированном сообществе, и радикальный отказ от него указывают на то, что этот «шрам» важен для его владельца.
Люди со сходным стигматизирующим опытом могут объединяться для обеспечения своих прав, особенно в части признания обществом. Кроме того, могут появляться официальные представители, амбассадоры таких групп (например, их задача – «убедить общественность использовать более мягкие социальные ярлыки в отношении данной категории»), СМИ и сайты, онлайн-сообщества (где «формулируется идеология членов данной группы – их жалобы, надежды, политика. Называются имена известных друзей и врагов группы»)
В любом случае стигматизированный человек, каково бы ни было происхождение его стигмы, «может обнаружить, что чувствует себя неуверенным относительно того, как мы, «нормальные», будем идентифицировать и воспринимать его». Это общая характеристика распространяется и на заключенных, и на правоохранителей.
Соседство людей с низким уровнем жизни и ограниченными жизненными шансами
Несмотря на антагонистические позиции в момент задержания и заключения, правоохранители и заключенные могут иметь опыт соседства друг с другом в «обычной» жизни:
«Два человека [пытали], из них два сотрудника оказались, одного я так знал, а второго вообще не знал, он моложе меня на каких-то 10-11 лет. В ходе разбирательств в Следственном комитете я узнал, что он вообще сосед мой. Буквально переулок у нас разница. Там буквально 150 метров».
Ильдар, имеет опыт задержания
У многих заключенных и персонала мест отбывания наказания довольно ограничены жизненные шансы. Как у правоохранителя, так и у правонарушителей нередко есть ощущение безальтернативности в выборе собственной карьеры. Не совершавшие преступления, но попадающие в поле внимания системы также нередко становятся объектом внимания из-за своей бедности (или сопутствующих проблем, таких как бездомность, зависимость и др.).
Хотя декларируемый смысл заключения – защита общества от преступников, «тюрьмы обычно заполнены бедными, уязвимыми, стигматизированными и бесправными людьми», скорее пострадавшими, чем опасными. Многие заключенные «вышли из чрезвычайно бедных и разрушенных семей; значительная часть была безработными; уровень их образования, скорее всего, весьма низок; некоторые из них могли жить просто на улице и не имели никаких социальных связей». С этими фактами связано и слабое здоровье, как физическое, так и психическое. Кроме того, низкий социально-экономический статус связан с трудностями для близких заключенного сформировать посылку с едой, одеждой и другими необходимыми предметами, оплатить проезд к месту заключения в случае разрешенных свиданий.
Бывшие заключенные сталкиваются с пониженными шансами на получение хорошей работы. Помимо отсутствия социальной, в том числе трудовой, адаптации, играет роль и стигма пребывания в местах отбывания наказания. Бывшие заключенные чаще оказываются в серой зоне – например, по возможности не трудоустраиваются официально, чтобы не раскрывать свой статус судимого.
«У меня как-то было, работал на фирме, и я полгода не предоставлял документы. Они мне говорят, давай тебя официально устроим. «Не, не буду, – говорю, – не хочу”. <...> Через полгода служба безопасности предоставила им всю информацию обо мне. И он [руководитель] мне звонит, говорит приехать в офис. Приезжаю. «А чего ты нам не сказал, что у тебя вот такое прошлое?» Я говорю: «Представьте, я вас первый день знаю, я прихожу к вам в офис и рассказываю всю свою подноготную и говорю: возьмите меня на работу!»
Петр, имеет опыт заключения
Поскольку повторно попадают в места отбывания наказания многие заключенные, можно уверенно говорить о том, что значительная часть находящихся там людей сталкивается с ограниченным выбором работы, а в случае неофициального трудоустройства – с заниженной заработной платой, отсутствием льгот и т.п.
Что касается правоохранителей, нередко выбор в пользу такой карьеры продиктован необходимостью закрыть самые базовые бытовые потребности, которые нет шанса удовлетворить иначе, например, с помощью служебного жилья.
«А соответственно, если нет опыта, куда ты пойдешь? Есть военный билет, можно пойти в правоохранительные органы, там отслужить какое-то количество лет и получить бесплатное жилье».
Арина, правозащитница
Трудоустройство в правоохранительные органы «по колее» после армии – не редкость. Отслуживших может привлекать ясность работы, схожесть рутины и социального мира; их также могут активно агитировать на такую работу. Серафим ответил на вопрос о том, почему он выбрал МВД после службы в армии.
«На самом деле выбор был. Во-первых, все равно госслужба – это был в принципе единственный для меня знакомый мир на тот момент. Но при выборе участковым, в ГАИ, в ОМОН или в уголовный розыск я выбрал уголовный розыск».
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
Если говорить о восприятии своего материального положения самими правоохранителями, можно заметить, например, что большинство сообщений в сообществе сотрудников ФСИН и более 40% всех сообщений на форуме полицейских посвящено финансовым вопросам – уровню зарплат, возможностям получать льготы и т.п. Как и представители любых других специальностей, правоохранители без хорошего образования, связей и других параметров, способных повысить жизненные шансы, нередко оказываются перед крайне ограниченным выбором мест работы.
Оплата труда правоохранителей, несмотря на почти неизбежные переработки, многими расценивается как невысокая.
«В системе я бы сидел с утра до ночи, херачил бы как ненормальный, получал бы три копейки».
Станислав, адвокат, бывший сотрудник МВД
«Честно вам скажу, это были голодные времена».
Элина, бывшая сотрудница МВД, психолог-криминалист
При этом работа в правоохране может ограничивать шансы во «внешнем» мире. Это своего рода параллельные пути, сочетание которых проблемно. Например, работу в полиции можно совмещать только с «преподавательской, научной и иной творческой деятельностью».
Таким образом, значительная часть заключенных и правоохранителей стабильно испытывают финансовые сложности. Культура материальной нехватки, особенно заметная внутри режимного учреждения, где возможности заработать или иметь необходимую вещь ограничены, становится в некоторой степени объединяющим основанием для обеих групп.
Оказавшись в застенках в любом статусе, люди сталкиваются со скудным бытом. При этом, если для более обеспеченных людей пенитенциарное учреждение – это временное снижение качества жизни, то для значительного числа как заключенных, так и правоохранителей скудный быт (в силу невысокого дохода)– привычные условия в течение всей жизни.
Соседство в суровых условиях
Итак, люди, в основном имеющие не самый высокий уровень дохода и возможностей, встречаются в пенитенциарном учреждении в ролях персонала и заключенных. Правоохранители и заключенные делят ограниченное пространство без возможности уединения, в котором едва ли имеют возможность повлиять на запахи и звуки. В этих стенах они строят свой быт – конечно, не общий, но местами схожий – и становятся свидетелями и участниками повседневной жизни оппонента.
В пенитенциарных учреждениях люди чаще всего живут скученно. Близость носит практически интимный характер. В описании СИЗО, колоний нередко упоминается запах, вещи, туалет. Это то, что тяжело принять новичку и что создает перманентные неудобства и психологическое давление на пребывающего в этом пространстве. Таково общежитие тюрьмы – материальный мир, общий и для охранников, и для заключенных.
«Очень много курящих. Практически все. И безусловно, курение в камере. Это очень тяжело, дышать трудно. И потом вся одежда очень прокуренная. Это запомнилось».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«Да, было неприятно, что это не особо чистое, не особо свежее, старое все такое».
Елена, сотрудница ФСИН на пенсии, бывшая сотрудница МВД
«Я встретился с очень сложным, неприятным для меня даже физиологически миром, который мне было очень трудно как-то перешагнуть. <...> Сама атмосфера: входишь в коридор, в котором двери с кормушками так называемыми, и уже сам дух, сам запах, само пребывание, потому что многие курят в камерах. Потом это, извините, такая низкая гигиена с точки зрения коридора, раздачи питания. Все это вместе. В камерах же и, извините, параша, туалет, и там же кровати, и там столы, и питание принимается, то есть все происходит в этом помещении. И курится, и когда окно они открывают, то дым весь и запахи все идут сюда. И когда заходишь в коридор, ты уже чувствуешь, что ты зашел не в какое-то учреждение, не в какой-то отель или в какое-то административное здание, а ты зашел в какую-то, извините, помойку. Это бьет очень сильно. И это преодолеть было очень непросто».
Михаил, священнослужитель в СИЗО
Само по себе пребывание среди множества людей, тем более тех, кого не выбираешь в соседи (а это верно и для заключенных, и для правоохранителей) – также суровое условие жизни в тюрьме. Человек все время на виду, причем это ощущают не только заключенные.
«В столовой мы ходили, как говорится, в один туалет. Я как женщина и зэки. Единственное, я брала с собой всегда какого-нибудь зэка. Я говорю: «Стой здесь, возле туалета, никого не пускай». <...> Чтобы никто не зашел, пока я в туалете. Не из-за того, что они хотели зайти, меня изнасиловать или еще что-то. Но чтобы не было неприятной ситуации, что начальник на толчке, а он случайно зашел. Поэтому при входе стоял парень, который на минуту-две никого не пропускал, говорил, что начальник в туалете».
Елена, сотрудница ФСИН на пенсии, бывшая сотрудница МВД
Возможностей остаться наедине практически нет, но все уважают это желание и пытаются помочь его реализовать, когда видят в этом необходимость. Например, когда человек накрывается одеялом с головой – это понятный маркер для окружающих. Как отмечал бывший заключенный Юрий, желание уединения – общее место для арестантов.
«А в тюрьме все-таки люди как-то немножко грустят о своей доле. И всем нужно какое-то уединение, и все очень понимают ценность этого».
Юрий, имеет опыт заключения
Несмотря на то что сочетание неприятных условий и вынужденного соседства может вызывать взаимную агрессию персонала и заключенных, оно также позволяет лучше разглядеть мир друг друга. Так, столкнувшиеся с правоохранительной системой становятся свидетелями жизненного мира полицейских и порой сочувствуют им.
«Если честно, они выглядели какими-то замученными, что ли. Потому что он [сотрудник МВД] рассказывает: «Вот я хочу уйти в отпуск, а начальник говорит: спецоперация [в Украине, начатая российскими властями в феврале 2022 года] закончится, тогда и уйдешь». В таком духе они все выражались – такие уставшие, несчастные, что им приходится всем этим заниматься».
Руслана, имеет опыт задержания
Нередко звучит мысль о том, что опыт пребывания в суровых условиях тюрьмы ведет к обострению чувства справедливости и жажде действовать. Так, и правозащитник Федор, и Тимофей, который работал в правоохранительных органах, а затем был заключен в СИЗО, считают, что именно прохождение тюрьмы способствует профессиональному и личностному становлению людей, работающих с законом.
«Настоящие прокуроры – это те, которые сидят в колонии. Вот они да, они разбираются в законе и готовы защищать, выступать. Они проанализируют закон. А те прокуроры, которые на воле, не сидевшие прокуроры, – это полуфабрикаты, это еще не готовые люди».
Федор, правозащитник
«Я не помню, в какой стране, по-моему, Индокитай, прежде чем получить статус судьи, кандидат на соискание судейского кресла проводит два месяца в тюрьме, в следственном изоляторе. И тогда он уже начинает думать: «А стоит ли избирать мерой пресечения заключение под стражу?» Поэтому здесь я бы тоже внес предложение о том, что перед аттестацией судьи он должен посидеть. Не в блатной тюрьме, а в нормальной, обычной. Чтобы посмотрел, как кушают, и так далее.
Только так [почувствовать это на своей шкуре], по-другому – никак. Никакие учебники, никакие статьи, ничего не поможет, ни фильмы».
Тимофей, имеет опыт работы в правоохранительных органах и опыт заключения
Безусловно, такие случаи есть, но есть и примеры обратного – когда система ломает человека, и он замолкает. Поэтому в условиях тотального института важна поддержка, межчеловеческие отношения, в какой-то мере если не противостоящие страшным условиям, то хотя бы позволяющие сохранить себя и свои взгляды. Некоторые ростки отношений сотрудничества описаны в следующем разделе.
Солидарность и сотрудничество
Тотальный институт работает на замену личности человека его ролью в учреждении. В первую очередь он воспроизводит границы между правоохранителями и заключенными, как показано в разделе об оппонентах в тотальном институте. В то же время правоохранители и заключенные, живя бок о бок и будучи похожи, строят отношения, перекидывая как формальные, так и неформальные мосты контактов друг к другу. Неформальные мосты можно считать системными проявлениями если не солидарности, то хотя бы некоторого сотрудничества.
Первый вариант сотрудничества между правоохранителями и заключенными –их неформальные или даже коррупционные отношения, договоренности, позволяющие немного улучшить быт, условия содержания, воспользоваться запрещенным предметом.
«Это не происходит, конечно, так, что приходит сотрудник ФСИН и тебе говорит, что есть такие услуги, они стоят столько денег. Конечно, все построено на личном контакте. То есть сначала ты просто шутишь и как-то контактируешь с человеком, просто с ним разговариваешь, общаешься, спрашиваешь, как дела. <...> Потом, если все получается, если ты понимаешь, что как-то контакт налажен более-менее, человек реагирует, ты в каких-то мелочах, я не знаю, дал ему пачку сигарет хороших, например. <...> Ну и так, постепенно-постепенно, в какой-то момент в каком-то закутке учреждения ты приходишь к разговору о том, как тебе, например, нужен телефон или что-нибудь такое».
Юрий, имеет опыт заключения
«Оплата» со стороны заключенного может быть как в деньгах, так и в услугах (например, написание реферата для успешного прохождения правоохранителем его учебной программы), она может идти не от самого заключенного, а от его близких на воле. Часто получение желаемого и «оплата» не происходят одномоментно, а разнесены по времени. Таким образом, строятся отношения обмена «дарами», нерыночные и не вполне иерархичные, предполагающие некоторую симметричность. Эти отношения не только подразумевают относительную «равнозначность» правоохранителя и заключенного, но и подчас направлены на совместное нарушение правил, установленных в данном тотальном институте.
При этом, разумеется, асимметрия отношений между поднадзорными и надзирателями сохраняется: там, где для первых коррупционные практики зачастую являются единственным способом получить жизненно важные вещи (такие, как медикаменты), для вторых они всего лишь источник дополнительного заработка, от которого в случае чего можно и отказаться.
Второй вариант сотрудничества между правоохранителями и заключенными – деятельность для благополучного прохождения проверки контролирующими органами. И те, и другие заинтересованы в сокрытии упомянутой выше коррупции. Совместная работа на задачу поддержания красивого образа тюрьмы для внешнего мира, согласно Э. Гоффману, характерна для тотальных институтов. В момент начальственной проверки «постояльцы и персонал могут ощутить свое единство» (43), это некоторое солидарное действие, где и те, и другие выступают вместе и заодно перед представителями внешнего мира.
«В этот момент они выступают как союзники, а не отдельно, потому что проверка, если найдет какое-то говно серьезное, например, наркотики, или много-много телефонов, или PlayStation в колонии, это типа для всех плохо. Потому что они же понимают, почему, откуда это возникает – из-за коррупционных связей, которыми пронизаны сотрудники ФСИН местные, и это проблема не только заключенных, что они теряют свои коррупционные штуки. И из-за этого есть концепт ротации, но на деле это как бы работа в колонии, которая делится на разные сословия. И сотрудники ФСИН выступают тоже сословием этого большого какого-то комьюнити [сообщества], как есть сословие заключенных – мужики, смотрящие, козлы и опущенные, а есть сословие сотрудников ФСИН, и у них свои приколы, но они тоже, безусловно, часть комьюнити».
Юрий, имеет опыт заключения
В ожидании проверки вышестоящими сотрудниками или визита журналистов рядовые правоохранители ФСИН обращаются к помощи «авторитетных» заключенных, то есть к неформальной иерархии, упомянутой выше. Это делается для того, чтобы вместе временно привести колонию в «презентабельный вид»: спрятать запрещенные предметы в специальные тайники, переодеться из спортивных костюмов в робы, убраться и пр. Таким образом, заключенные и правоохранители объединяются, чтобы сохранить свой общий внутренний порядок от внешнего критикующего воздействия.
По мнению Э. Гоффмана, ритуалы вроде проверки помещений и подготовки к ней могут в большой степени различаться от одного учреждения к другому. Однако уверенно можно говорить, о том что эта совместная деятельность правоохранителей и заключенных, направленная на формально общую цель (пройти проверку), имеет эффект, похожий на воздействие групповой терапии: отношения могут становиться более конструктивными. Неясно, приводят ли вообще такие формы сбрасывания ролей (44) к солидарности между правоохранителями и заключенными. Тем не менее даже эффект групповой терапии кажется нам важным для текущей ситуации в российских СИЗО и колониях, это возможный путь к взаимопониманию и проявлению солидарности в дальнейшем.
43 Гоффман Э. Тотальные институты / Пер. с англ. А. Салина; под ред. А. Корбута. Предисл. Д. Шалина. – М.: Элементарные формы, 2019. С. 130
44 Там же. C. 140
Повседневная форма сотрудничества – добрососедские межчеловеческие отношения: необременительные акты помощи, не прописанные в протоколе, но не являющиеся нарушением режима.
«Тоже шли ребята [правоохранители] навстречу. Бывает, что сигареты заканчиваются, тоже помогали, брали у кого-то, передавали. А в тюрьме первым делом от нервов больше человек курить будет. Сигареты быстро заканчиваются. Насчет этого – да, помогали».
Ильдар, имеет опыт задержания
Например, по опыту Алии, в СИЗО гендерные роли (мужчина и женщина) могли выходить на первый план по сравнению с институциональными (правоохранитель и заключенная).
«Прекрасное отношение – это, например, подать руку при выходе из автозака, помочь сумку затащить, дать кипяточку по просьбе, поискать таблетку, если голова болит, дать ручку с бумагой. То есть это все мелочи, которые они не обязаны делать, но без этих мелочей, безусловно, жизнь становится намного хуже».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
Само по себе длительное пребывание в СИЗО и колонии и, соответственно, довольно продолжительное знакомство также ведет к неформальному, дружелюбному общению, в отличие от первого контакта заключенного с правоохранителем.
«Когда человек находится в СИЗО, у него так или иначе с администрацией и сотрудниками какие-то складываются неформальные отношения. Многие нормально общаются, на «ты», обсуждают, смеются и так далее. А когда их передают полицейским, полицейские их впервые видят, видят сразу в них изначально преступников или убийц. Начинают к ним всякие требования предъявлять, досмотры с пристрастием всех физиологических отверстий, людям это не нравится, люди начинают огрызаться, например, а те в ответ начинают их избивать. <...> Учить жизни начинают».
Владимир, правозащитник
Еще одна основа для дружелюбия – родственные связи и землячество.
«Допустим, в день час прогулки обязаны они [предоставить]. И некоторых выводят, пять минут проходит, они их обратно заводят. А у меня такого не было, я им говорю: «Я ровно час пойду гулять». И час там гуляю. У меня опять-таки во ФСИН работал мой двоюродный брат, его все знали, и помимо этого наш зять тоже работает во ФСИН начальником спецназа. Они все знали об этом, все сотрудники, которые там работали, и, может, из-за этого навстречу шли. <...> У нас регион маленький, почти все друг друга знают.
Ильдар, имеет опыт задержания
Таким способом получается сопротивляться «казенной» категоризации людей, предлагаемой тотальным институтом, за счет того, что есть другая категория – земляк, родственник.
Выводы
Тотальный институт способствует воспроизводству отношений насилия и доминирования. Порядок поведения в правоохранительном учреждении предполагает наличие ролей преступников и охранников. Антагонизм между этими ролями выражается и в характере дневной рутины, и в пространстве (у одних – камера, у других – коридор и кабинет), и в способах называть друг друга. Сторонники одних не склонны помогать другим. Это противостояние связано с практиками дисциплины и насилия в тотальном институте.
Тем не менее многие черты тотального института схоже работают как для правоохранителей, так и для заключенных. Например, для обеих групп действуют жесткие иерархии, в любой момент способные санкционировать насилие. Обе группы носят печать тотального института – стигму: внешний мир не вполне принимает его выходцев, будь то охранник или заключенный. К тому же сами выходцы часто чувствуют свою инакость, незримую стену между собой и остальным миром. Правоохранители и заключенные сближены, имеют общий опыт пребывания в тюрьме, в чем-то живут аналогичной жизнью. В обеих группах много людей с невысокими жизненными шансами, низким доходом. И те, и другие сталкиваются с суровым бытом. Режимы формального учреждения и соседского общежития смешиваются.
При всей функциональной пропасти, пролегающей между заключенными и правоохранителями, их положение в тюрьме и даже социально-экономический класс, к которому они принадлежат, нередко тождественны. Их общие черты и совместное пребывание в тотальном институте порождают отношения соседства и даже добрососедства, взаимопомощи, пусть иногда и в возмездной форме, к примеру, в связи со скудным бытом. Изредка можно видеть проявления солидарности или ее предвестников.
Сложно говорить о полноценных практико-ориентированных рекомендациях, направленных на развитие солидарности между правоохранителями и заключенными в рамках тюрьмы. Возможно, полезно выделить области и типы отношений, противостоящих разделению ролей в тотальном институте, такие как неформальная оплата услуг и послаблений, коррупция, совместная подготовка к проверке, акты бескорыстной помощи и проявление вежливости, укрепление контактов на основе, например, землячества или времени, проведенного вместе правоохранителями и заключенными.
Агентность (45)
Бороться в одиночку против системы чрезвычайно сложно. Расследование дела, вынесение приговора, апелляции – все это занимает годы и требует огромных финансовых вложений. Заявитель должен быть готов из раза в раз повторять свою историю, разбираться в бюрократических деталях, сталкиваться с неприятием со стороны следователей, прокуроров, судей и своих знакомых. В свою очередь сотрудники полиции обнаруживают себя погрязшими в задачах и документах, следователи проводят часы в очередях в СИЗО, чтобы допросить обвиняемых, охранники в колониях вынуждены выполнять свои обязанности независимо от их собственного видения справедливости. Словом, все вовлеченные в происходящее участники сталкиваются со своими трудностями и каким-то образом объясняют их для себя.
В приведенных ниже цитатах можно видеть, насколько похоже звучат высказывания о системе у представителей разных групп людей. Подобные высказывания часто повторяются и призваны оправдывать неизбежность существования системы и невозможность борьбы с ней.
«Как эту систему поменять? Мне кажется, ее никогда не поменять. Как они были безобразники, так они и останутся безнаказанными. Эта система уже идет, крутится, незнамо как. Эту систему, мне кажется, уже не поменяешь».
Анна, мать убитого правоохранителями
«Слишком депрессивно было бы ставить целью что-то поменять, потому что непонятно, как это делать. В общем, да, у меня не было цели ничего поменять».
Василиса, бывший член ОНК
Как видно из цитат, нередко участники решают уступить системе, отказаться от действия, даже пытаются найти плюсы в своем опыте, чтобы пережить его. Чтобы проанализировать, как это происходит и становится рутиной, в данной главе мы обратимся к понятию агентности. Агентность мы определяем как способность и возможность человека принимать самостоятельные решения и приводить их в действие. В данном исследовании мы утверждаем саму возможность людей действовать, но считаем, что в условиях неравенства и жесткой структуры агентность может быть ограничена или отсутствовать вовсе и что есть внешние и внутренние факторы, которые способны ее увеличивать и уменьшать.
Система устроена таким образом, чтобы убедить людей в разумности ее существования и ограничить агентность тех, кто с этим не согласен. Мы не знаем, сколько людей молчат об опыте переживания государственного насилия, но есть и те, кто рассказывает о своем опыте и пытается привлечь виновных сотрудников к ответственности. Несмотря на то что мы всегда говорим про взаимодействие отдельных людей, происходящее часто воспринимается как борьба «человека против системы», где система берет человека измором. Человек лишается сил вполне буквально: у него уходят время, деньги, пропадают мотивация и энергия защищать себя и свои взгляды.
Из предыдущих глав видно, что борьба между правоохранителями и задержанными/заключенными напоминает футбольный матч на наклонном поле: технически она возможна, но шансы сторон изначально не равны. Во-первых, устройство системы часто провоцирует насилие и безнаказанность тех, кто ей лоялен, а во-вторых, в силу неравенства внутрь системы чаще всего попадают именно те люди, для которых сопротивление представляет наибольшую сложность.
В собранных интервью мы встречались как с позицией смирения, так и с желанием противостоять системе. Мы постарались разобраться в том, какие обстоятельства способствуют утрате или, наоборот, приобретению ощущения, что человек в состоянии влиять на ситуацию.
45 Способность и возможность действовать согласно своим интересам
46 Гладарев, Б. (2011). Профессия «российский милиционер»: условия службы и внутренняя институциальная логика. Антропология профессий, или Посторонним вход разрешен, 113-143. Khodzhaeva, E. (2011). «Частное» и «публичное» в пространственной организации повседневных практик участкового (опыт этнографического описания). Laboratorium. Журнал социальных исследований, 3(3), 18-52.
История Платона (продолжение)
Я еще в отделении пока был, включил телефон, прямо в опорном пункте. Снимать-то не смог уже, конечно. Я не ходил даже, не шевелился. Рука не поднималась, а просто работала. Руки, ноги – ничего. Но телефон я включил.
Это потом сыграло. Из-за этого получилось так, что мы в суде уже просто сумели доказать, что я там был. Потому что когда я телефон включил, там сразу эсэмэска: от банка, и кто мне звонил – все это приходит, вышки же ловят. И в это время начальник уголовного розыска сам разговаривал по телефону, в эту же секунду прямо. И получилось так, что в одну и ту же секунду у нас одни и те же точки, в биллинге это все можно было показать. Для меня это было хорошо, конечно.
Платон
– Скажите, а когда Вас похищали и туда завозили, свидетелей не было?
Нет, у меня потом и дети ходили спрашивать, и адвокат ходил. Не помогло. Это утро было, и не было никого. Но была камера, хотя записи мы так и не получили, запись изъяли.
Платон
– Простите за наивный вопрос, но когда Вас били и когда Вы находились в этом месте, Вы, помимо физической, понятно, ужасающей боли, что еще ощущали?
Мысли-то были. Первым делом, думаю, если выживу, нужно запомнить все, не забыть ничего. Я, конечно, запомнил, что мог запомнить. И еще, когда они меня пытали, я про себя думал: ладно, сейчас я подпишу – я готов уже был подписать в одно время даже, – а мне потом скажут: «Зачем ты это сделал?» И что я отвечу? Что не смог выдержать пыток и подписал? Опять думаю: не поймут меня. Так что я не стал ничего подписывать. Я был уже до такой степени избит, что я уже боли не чувствовал. Я же после них трое суток в реанимации пролежал.
Платон
– Вы сразу же врачам объяснили, что случилось? Вы в сознании были?
Да, да, да. Я сразу все написал, сказал, что я был избит. Жена у меня сразу даже Бастрыкину написала, позвонила. В горячую линию опять-таки. Этим-то все равно нужно было как-то отчитаться – факт же есть. Сразу приехали полицейские: «Что случилось?» Потом Следственный комитет приехал, также объяснительную взял. Итого я пролежал 27 дней больнице.
Пока я лежал, у меня супруга вышла на Комитет против пыток. Через знакомых. Они говорят: такой-то Комитет есть. Приезжает от них человек. Говорит: «Если пойдешь до конца, мы будем тебе помогать все вести, все дело». Я говорю: «Хорошо». Я готов был идти уже до конца, это понятно. «Но имей в виду, – говорят, – этим не закончится, будет длиться пять лет, может быть, до пяти лет длиться будет». Я думаю: как так пять лет длиться будет?
А тут еще приезжает начальник полиции и говорит: «Давай, заявление свое забери. Мы тебе поможем». Я говорю: «Уже помогли. Ничего забирать не буду». Потом приехал сам начальник УГРО, который меня избивал, и тоже мне угрожал. «Забери заявление, и я тебя – в полную безопасность». Откуда, говорю, какая безопасность? Мне нечего опасаться-то, кроме тебя. «От меня ты, – говорит, – безопасность и получишь».
Следственный комитет уже тоже: «Может быть, заберешь?» Потому что город маленький опять-таки. Следственный комитет и МВД все равно взаимодействуют. Я говорю: «Нет».
Потом звонят бандиты местные: «Так и так, из-за тебя мы попадаем». Я говорю: «Из-за меня? Чем я вам пересек дорогу?» «Ты, так и так, начальника УГРО не трогай, забери заявление. И нам будет хорошо». Я говорю: «Нет, не буду». Потом звонит вор в законе мне какой-то левый: «Дружище, забирай! Тебе все равно сюда на зону ехать». Я говорю: «Нет. Ехать, может, и ехать, но я забирать ничего не буду». Я в больнице лежу, мне уже без разницы – выживу, не выживу. Я уже понаглее говорил. Говорю: «За полицейских вписываешься?» Он сразу взял и трубку скинул.
Я более-менее ходить начал, вышел из больницы, решил до конца идти. Поехал с адвокатом на экспертизу. У меня метки взяли эти, химический анализ, и заключение дали, что на теле есть металлизация, так что у меня было доказано, что был электрошокер.
Потом были еще от КПП [Комитета против пыток] психологические… Как они называются? В общем, психологи мне серьезно помогли. Прошел тогда с ними и экспертизу, и реабилитацию, и все равно у меня состояние уже не очень хорошее было.
Предложили нам еще в Комитете в санаторий поехать. Я там неделю побыл. Ко мне стучатся, я дверь открываю, а там те же ребята стоят! «Чего, – говорят, – поехали?»
Платон
– Это опять та же группа полицейских?
Да, да, да. И он мне опять в руки наручники, и все, поехали. Взяли, говорят, ордер на мой арест. Меня увезли зимой. Жену с ребенком оставили, меня – в автобус и увезли.
Платон
– По этому же делу так называемому? По похищению женщины?
Да, да. Пока ехал, у меня жена опять адвокатов подняла, адвокаты тоже приехали. И мой адвокат говорит: «Слушай, мне показали твое дело. Давай признавайся». Я говорю: «В чем признаваться-то опять?» «Там, – говорит, – все есть». Я говорю: «Ты видел?» «Видел. Там, – говорит, – пятьсот процентов доказано, что это ты». Я говорю: «Как так? Да нет меня там». Адвокат такой: «Пошли. Сейчас попрошу, чтобы ты сам посмотрел».
Заводит меня к следователю и показывает два тома уголовного дела, уже готовых, на меня. «Вот, – говорит, – смотри». Следователь мне показывает сигареты, которые мне ребята через этих ментов давали в тот вечер, когда меня избивали. Сигареты это были «Филд» с белым фильтром. И в деле уже экспертизой доказано, что ДНК моя. Как будто она с места похищения, удержания этой женщины, нашли эти сигареты.
Ладно. Показывает мне дальше два волоска – я коротко стригусь, у меня сантиметр волос – опять ДНК показывает, там уже экспертиза стоит – моя! Мол, с места происшествия, преступления.
Хорошо. Мне адвокат уже говорит: «Этого хватит тебе?» Я говорю: «Нет. Это все забрали, пока били». Я пытаюсь все объяснить, хоть и при ментах, но ментам-то по херу уже. Адвокат-то еще не понимал ничего, он думал, что я ему вру, что это я был. С такими-то доказательствами как не я?
Но я опять не подписал ничего. Он говорит: «Плохо, что не подписал. Это очень плохо. Получишь по максимуму, они сейчас постараются». Потом заходит этот же…
Платон